Спустя несколько месяцев еще один приступ случился в кинотеатре.

Через неделю еще один — в метро.

Особенно ему было страшно, когда сзади слышался топот сапог.

Прошлой зимой приступы случались по нескольку раз в неделю. Тогда Смородин снова бросил работу и долго не выходил из дома. Отец присылал немного денег — их хватало на то, чтобы время от времени спускаться в магазин напротив, закупаться едой и снова запираться в доме. Так прошли зима и весна. А летом появилась Сонечка.

Герман ждал его на ступеньках у выхода из метро.

— Здравствуй, — сказал он. — Ты опоздал на пятнадцать минут.

— Извини.

Они пожали друг другу руки. Смородин заметил, как Герман посмотрел на его руку, а затем перевел взгляд на лицо.

— Ты бледный, — сказал Каневский. — Опять?

«Мокрая ладонь», — понял Смородин.

— Да. Накрыло в метро. Пришлось идти пешком от Гостинки, — он попытался улыбнуться.

Герман нахмурился.

— Ладно. Предлагаю прогуляться до Фонтанки, а потом заглянуть в какой-нибудь бар. Выпьем по стаканчику. Потом еще по одному. Расскажу тебе смешное.

— Хорошо. Не угостишь сигаретой?

Герман протянул ему сигарету, и они пошли к Фонтанке. Некоторое время молчали, затем Смородин, безуспешно пытаясь прикурить от сломанной зажигалки, заговорил:

— Знаешь, что оказалось самым смешным? Когда все это только началось, я думал, что это нечто вроде отметины свыше. Юноши вроде меня любят верить в свою исключительность. В то, что они совершенно иначе устроены. Так и я думал. Мне показалось, что эти приступы случаются оттого, что я чувствую мир тоньше остальных людей. Улавливаю то, что недоступно другим.

Так и не сумев зажечь сигарету, он с силой швырнул зажигалку об асфальт.

— А потом я узнал, что панический синдром — это болезнь менеджеров среднего звена. Распространенный недуг среди беспокойных жителей мегаполисов. Болезнь тех, кто не уделяет достаточно внимания своим нервам. Ты не представляешь, как мне стало тоскливо. Я ведь даже не работал в то время. У тебя есть зажигалка?

Герман протянул зажигалку. Смородин прикрыл ее рукой и наконец прикурил.

— А меня сегодня уволили, — улыбнулся Герман. — За аморальный облик, насколько я понимаю. А может быть, за усы Мухлякова.

— Гады, — он прикусил фильтр сигареты. — И что теперь?

— Денег мне хватит на месяц, если не гулять каждый вечер по кабакам. А потом… Меня знают многие.

Обязательно куда-нибудь возьмут. Как, кстати, у тебя с работой?

— Как раз шел с собеседования. Завтра выхожу. Это очень странный музей. Особенно кабинет Фейха, где он умер. Во всей квартире царит атмосфера усыпальницы. Только трупа нет.

— Знаю, — кивнул Герман. — Был там пару раз. Ты, кстати, почитал Фейха?

— Нет.

— Дурак.

— Знаю. Пойдем куда-нибудь. Мне опять становится нехорошо.

★★★

На следующий день Смородин пришел в музей за час до закрытия — ему стало скучно дома, и он решил прогуляться по городу, а заодно и заявиться пораньше в музей, чтобы понаблюдать за посетителями. Людей, впрочем, было мало — в основном молодежь из тех, кто особенно уделяет внимание культурным событиям города. Худощавые парни в узких джинсах и очках с роговой оправой, их девушки с обязательными фотоаппаратами в руках, все эти непонятные и порой неприятные для Петра личности, без присутствия которых не обходилось ни одно значимое мероприятие. Одна девушка долго с любопытством читала развешанные на стене письма. Смородину это почему-то показалось отвратительным. Он сам не знал, почему. Ему захотелось снять со стен все эти письма и спрятать в тот письменный стол, который стоял в комнате Фейха.

Когда настало время, Смородин закрыл дверь на замок, отзвонился Грановскому и начал открывать витрины. Все они запирались на один и тот же ключ.

Витрины он открывал осторожно: пыль с экспонатов поднималась от каждого движения. Снимая стеклянную крышку с письменного стола, Смородин не удержался от искушения приложить к его поверхности палец. Он ощутил омерзительную липкую массу: нижние слои пыли спрессовались под давлением многих десятилетий, и поверхности стола он так и не ощутил. Захотелось немедленно помыть руки.

Неприятнее всего выглядел глобус. Смородин тут же представил себе Землю, покрытую таким же слоем пыли, из-за которого невозможно было различить очертания континентов и океанов.

Закончив с витринами, Смородин выключил свет во всех комнатах.

За окном уже стемнело. В кромешной темноте кабинета, где теперь жила и работала только пыль, ему стало не по себе. Он ушел в кухню, включил настольную лампу и сел за стол, подперев голову рукой. Ему предстояло провести здесь еще девять часов.

Бессмысленная работа, подумалось ему. Отвратительная работа. Десять часов скуки среди покрытых пылью экспонатов, и все ради служения какой-то нелепой концепции музея. Неужели нельзя было просто сделать здесь музей-квартиру? Зачем вся эта пыль? Впрочем, за служение этой нелепой концепции музея здесь платят неплохие деньги. Когда есть деньги — это хорошо. Грех жаловаться.

Во дворе раздавались пьяные голоса.

Смородин взглянул на часы: с начала рабочей смены прошло всего сорок минут. Ему казалось, что времени прошло больше, хотя бы час. Значит, осталось еще не девять часов, а девять часов и двадцать минут.

Надо убить время.

Смородин откинулся на спинку стула и стал представлять себе, как он убивает время. Время почему-то представилось ему худощавым мужчиной шестидесяти лет, с рыхлым и бледным лицом, с поседевшими усами… Ха, понял вдруг Смородин, да это же Грановский!

Петр закрыл глаза.

Грановский летал по комнате в образе бога Хроноса. За спиной его хлопали огромные крылья, в правой руке он держал косу, отталкиваясь ею от стен, чтобы выровнять полет, а левой мастерски орудовал песочными часами, точно бармен с коктейлем: он переворачивал часы так, что песок не успевал пересыпаться из одной половинки в другую. И время слушалось его манипуляций и замирало.

Время нужно было как-то убить. Сначала Смородин швырнул в него стул, но Грановский на лету раскромсал его своей косой. Затем он метнул в него кухонный нож — тоже без результата. Потом Смородину почему-то подумалось, что время боится музыки, и стал напевать себе под нос какую-то старую советскую песенку. Но это только разозлило Время; оно сильно встряхнуло песочные часы, и Петр заметил, что поет песню задом наперед, и нож летит обратно в его руку, а обломки стула собираются в единое целое и возвращаются на свое место.

Надо было срочно что-то придумать.

Трижды пропел пьяница за окном, и Смородин проснулся.

Тут же он посмотрел на часы: прошло всего пять минут.