Рогнеда Павловна улыбнулась, загадочно посмотрев куда-то в потолок, ее взгляд блуждал по люстре, по орнаменту стен, по мебели, проник в спальню, задержался на накрытой атласными покрывалами огромной кровати, затем опустился и пробежал к ногам Румянцова. Поднимая взгляд, она добавила:

– Мне не нужно знать, веришь ты или нет. Это, как говорится, – твои проблемы. «А кто думает, что я несу антисоветчину, тот дурак», – словно пробежала в голове Румянцова последняя, невысказанная артисткой мысль.

– Рогнеда Павловна, я польщен, что услышал от вас. Не буду говорить, верю я вам или нет. Мне действительно очень интересно, и не только потому, что я работаю в таком ведомстве… в каком, вы сами знаете. А невероятно интересно, как мужчине, который слушает женщину, которая была близка с выдающимися мужчинами нашей эпохи. Хотите, я вам признаюсь? Еще когда вы читали нам в академии лекции по риторике, я ощутил, что вы не от мира сего, что вы личность, и что через вас я прикасаюсь к миру великих. Даже если этих великих называют садистами, чудовищами… что-то во мне самом сопротивляется такому восприятию. Облаять можно и императора Константина, и императора Александра Великого, и того же Карла Великого, да и Бонапарта… Кому-то ведь всегда выгодно представлять других тварями и ничтожествами…

– …особенно тем, кто этих тварей и ничтожеств взращивает, – рассудительно добавила Рогнеда Павловна и энергично поднялась с софы, отодвигая от себя яркие подушки с кисточками. – А теперь знаешь что, я переоденусь, и ты поможешь мне надеть пальто. Мы с тобой проедем на мою дачу. Нет-нет, машину поведешь не ты, ты выпил. Там есть водитель, и ты его знаешь.

…Немногим более часа им понадобилось на то, чтобы оказаться на даче, окруженной редким леском. На улице было стыло, а в большом доме теплым, зазывным светом горело несколько окон. Работники готовились к приезду хозяйки.

Они вышли из машины, и Рогнеда Павловна предложила Ивану прежде чем войти в дом, прогуляться по занесенной крупицами снега аллее. Словно прячась от порывов ветра, она еще крепче прижалась к молодому мужчине.

– Молчи и слушай. Я знаю, какой ты осторожный. Знаю, что в скором времени тебе предстоит длительная и очень сложная командировка. Не удивляйся, если в процессе этой командировки ты встретишься со мной… даже если встретишься не единожды. Не удивляйся также, если я буду инициировать знакомство с тобой. Не удивляйся, если на твоих глазах я буду преобразовываться, превращаться в нечто иное, неведомое тебе…

Она взяла собеседника под руку, и что-то хотела еще рассказать таинственное, и, как ему показалось, чертовски любопытное для него, как вдруг Румянцов ощутил, что идущая рядом с ним пожилая женщина светится каким-то особым свечением. И эта ее энергетика, исходящее изнутри свечение, объединили их, стали каналом, по которому каперанг получал информацию прямо с чужого мозга.

Отчетливо осознав это, Румянцов больше не удивлялся; он уже знал многие тайны, ко многим тайнам ему предстояло еще прикоснуться.

– А ты знаешь, – рассказывала Рогнеда Павловна, – что Ева любила не только своего возлюбленного? В один год, когда я в очередной раз приехала в Германию, она с ним вместе приехала в Крым. Они встретились где-то в Магараче: Ева и товарищ Сталин, и провели там бурную ночь. И она забеременела от нашего вождя, забеременела в первый и последний раз. Ее возлюбленный фюрер, оставаясь без нее на целую ночь, знал, с кем она… как знал после, чьего ребенка она носит под сердцем.

Рогнеда Павловна с силой сжала его руку, повернулась к нему лицом.

– Ну, как? Все мои мысли посетили твой мозг?

Невзирая на сгустившуюся темень, каперанг вдруг увидел совершенно другое, незнакомое лицо. И подумал: «А ведь в академии она читала не только риторику. Она читала нас, балбесов! Почему же не научила умению снимать информацию с другого мозга и умению передавать ее в другой мозг?»

Когда они вошли в дом, и он помог Рогнеде Павловне снять пальто, он вновь не узнал ее. Она была все в том же платье, облегавшем ее стройную фигуру, которое она одела перед тем как выехать на дачу. Но он не заметил ни чуть обвисающего от возраста бюста, ни выступавшего животика, ни дряблости рук и шеи… Но более всего его поразило ее лицо. Оно было один к одному к тому лицу, проявленному на фотографиях 30-х годов, которые он видел у нее в квартире. На одной из них, – он отчетливо помнил, – было написано: «1934 год, Зеленый мыс»; где она в закрытом купальнике лежала на берегу, смешливо принимая налетавшую на нее волну. Этот яркий в движении момент и запечатлел фотограф.

Да, это была она, пришедшая из того 1934 года! Перед ним стояла очаровательная, страстная Рогнеда, возникшая из прошлого…

Ночью ему приснился Зеленый мыс и лежавшая в волне прибоя женщина в закрытом купальнике, а рядом с ней мужчина с вьющимися волосами, чье лицо, показавшееся ему знакомым, медленно расплывалось постепенно мутнеющим пятном…

Проснувшись, Румянцов поднялся с постели, прошел в туалетную комнату и принял душ. Услышав, что на кухне кто-то хлопочет, он подумал, что это хозяйка дома. Но там он увидел только личного повара Арсения Алексеевича Архимандритова Серафиму. Она вежливо улыбнулась, поздоровалась, аккуратно присела, еще раз улыбнулась и немного певучим говорком произнесла:

– Иван Михайлович, Арсений Алексеевич в кабинете. Он вас ждет.

Тут же скоренько переодевшись в костюм, и уже минуты через две войдя в кабинет, Румянцов предстал перед боссом.

– Что ж ты так крепко спишь?

– Наверное, потому, что вы предоставили мне двое суток отдыха, и сегодня уже второй день. Отсыпаюсь…

– Хорошо, хорошо, – добродушно махнул рукой Архимандритов. – Скажи спасибо, что хозяйка на тебя не рассердилась – оставил ее вчера в одиночестве и ушел спать.

– Да, нехорошо получилось с моей стороны. Она, надеюсь, сейчас будет.

– Будет, только не здесь. Сейчас, думаю, самолет, в котором она летит, с минуту на минуту приземлится в НьюЙорском аэропорту.

И только теперь, взглянув на часы, Румянцов понял, что с того времени, как он пожелал Рогнеде Павловне «доброй ночи» и ушел спать, прошло не менее 14 часов.

Арсений Алексеевич Архимандритов познакомился с Рогнедой Павловной Чаковской в конце 1926 года по возвращении из многомесячной зарубежной командировки. За несколько лет до того родители Чаковской по секретному заданию партийного руководства посетили несколько стран Европы, в том числе и Великобританию. В 1920-м, когда командировка отца Ниеды, как девочку называли домашние, уже завершалась, произошло невероятное, прямо таки трагическое событие.

В тот далекий год Рогнеде исполнилось 12 лет, но она уже выглядела миниатюрной девушкой с развитой грудью и привлекательными бедрами. В отличие от тела ее беспечный ум полностью соответствовал возрасту.

Однажды вместо послеобеденного сна, обнаружив, что мать слишком занята своими делами, чтобы обращать на нее внимание, а домработница удалилась, Ниеда потихоньку выбралась из дома и направилась в старинный парк, в глубине которого был заброшенный древний замок. Она приходила несколько раз в этот таинственный парк с родителями, но ей ни разу не дозволялось приближаться к замку, пользующемуся, как она услышала, дурной славой. К тому же древний замок располагался в самом глухом углу парка, отдаленном и оттененном старыми деревьями от остального мира. Далее, за ним, шли заросли, переходящие в практически девственный лес. Приблизившись к сооружению, можно было увидеть, что некоторые части некогда помпезного замка подверглись частичному разрушению, заросли плющом и покрылись зеленой плесенью. Но это только подчеркивало величественность здания и придавало страшную таинственность имени автора или владельца, выгравированному на самой вершине ротонды.