нём как влитой; цвет лица был отменным, что говорило о правильной диете и самоконтроле. Доктор сторонился любых излишеств, оставлявших на лице припухлости. Это подкупало. И ещё он удивительно элегантно ходил по скользкому паркету. На памяти Айлин, ни одного падения.

— Прошу вас, Эдам, садитесь.

Он сел на краешек стула — с прямой спиной, несгибаемый, как циркуль. Излучает

уверенность, а это как раз то, что ей необходимо для поднятия духа. Многие в Спящей

крепости считали доктора надменным и заносчивым, но с Айлин он был неизменно любезен, к тому же его профессионализм никогда не подвергался сомнению. Так что доктор Риц продолжал усердно трудиться в доме Монца, и с годами его положение только упрочилось.

— Доктор, я не оригинальна в своих вопросах. Как здоровье Фанни?

Эдам смотрит в её высохшее лицо с благородными чертами, с провалами всё ещё красивых карих глаз. Её наряд, как всегда, безупречен, драгоценности восхитительны, а тёмные волосы — она ненавидит седину — уложены в высокую причёску. Тщательно скрываемое волнение выдаёт голос, он надтреснут, как отжившая фарфоровая чашка.

— Я провёл самое скрупулезное обследование, госпожа Айлин. Никаких оснований для беспокойства, девочка здорова. Если желаете, можете ознакомиться с результатами анализов. — Он аккуратно придвинул к ней папку.

— Ради бога, Эдам, я вам верю. Вы для меня больше, чем просто врач. Вы друг.

Он счёл необходимым встать и поклониться.

— Благодарю, госпожа Айлин, это для меня большая честь. Не могу удержаться от вопроса. Что вас тревожит?

— У меня бессонница. Я потеряла аппетит и делаю вид, что принимаю ваши порошки.

— Из-за Фанни? — помедлив, спросил Эдам.

В её бездонных глазах мелькнуло страдание.

— Она сторонится Сантэ, а к Господину Мишу не равнодушна до такой степени, что… В общем, я до смерти боюсь её импульсивных поступков… Да вы и сами всё знаете.

Эдам знал. Всё завертелось четыре года назад, когда Фанни было десять. Как наследница баснословного состояния древнейшего рода и будущая попечительница Прекрасных, Фанни была обречена стать заложницей ограниченного холмами и Алофой пространства — владельцы мурров никогда, ни при каких обстоятельствах не имели права покидать Дубъюк. Пролетевший в небе самолёт вызвал у Фанни паническую атаку, приступ клаустрофобии. Она кричала, что хочет улететь отсюда на самолёте, уплыть на корабле, на чём угодно, и слуги едва смогли удержать её на пороге, с двумя чемоданами в руках. Когда с заседания Ассоциации примчалась Айлин, Фанни уже лежала недвижно, как мёртвая. Больше суток Эдам боролся за то, чтобы вывести девочку из состояния каталепсии.

— Она, конечно, знала, что у наследницы есть обязательства, что такова плата за комфорт и положение в обществе, но, видимо, никогда не примеряла это к себе, — сказал Айлин расстроенный архивариус Ульпин, ставший невольным виновником приступа. — Мы говорили о быстротечности человеческого существования и о том, как важно заранее спланировать свою жизнь, чтобы однажды не обнаружить, что она прошла без особой цели и существенных успехов, и вдруг…

Старый книжник так любил Фанни, что у Айлин язык не повернулся его упрекнуть, к тому же она знала о невероятной тактичности, с какой он подходил к любому щепетильному вопросу.

— Уверена, господин Ульпин, вашей вины здесь нет, — сказала Айлин и, взяв в руки каминную кочергу, на глазах у потрясённого старика методично, одну за другой, разбила восемь драгоценных ваз, стоявших в кабинете на специальных подставках.

По её словам, это помогло ей обрести внутреннее равновесие. Когда же благодаря усилиям доктора Рица Фанни очнулась, Айлин спросила, что нужно сделать во избежание рецидива.

— Первейшая необходимость — устранить причину душевного беспокойства, — ответил Эдам. — Но боюсь, госпожа Айлин, даже вам это не под силу…

— Не под силу что, устранить кошек? — хладнокровно поинтересовалась Айлин, хищным

взглядом обводя кабинет. — Это так.

Эдам испугался, что ей захочется испробовать на прочность что-нибудь ещё, кроме

попавшихся под руку несчастных ваз, о которых скорбел весь дом, и быстро сказал:

— Хотя бы убрать из неба самолёты. Уж самолёты вы кочергой не достанете.

Айлин сухо рассмеялась и сняла телефонную трубку.

Через неделю небо над Дубъюком больше не тревожили воздушные суда, по Алофе не ходили корабли, увеличилось число блокпостов вокруг города, и началось строительство Стены, правда, вскоре замороженное. Город, включая долину, стал заповедной зоной. Ассоциация по защите прав животных, которую возглавляла госпожа Монца, была вполне удовлетворена таким решением, ведь кошек очень пугают резкие звуки в небе и гудки кораблей, а это недопустимо.

Фанни — младшая госпожа — и раньше терпеть не могла Господина Миша, но теперь у неё испортились отношения с самой Сантэ. В Спящей крепости словно случайно стали биться вазы и посуда с изображением кошек, портились семейные фотографии, исчезали статуэтки и фильмы о кошках. Айлин страдала и страшилась, потому что будущее внучки оказалось под угрозой. По городу поползли слухи. Чтобы пресечь их, пришлось подключить прессу и нанять целую армию агентов, полгода распространявших о семействе Монца всякие позитивные байки. Айлин серьёзно потратилась, но в конце концов доверие к семье было восстановлено. Доктор Риц по собственной инициативе провёл сеансы психокоррекции, на которых советовал Фанни тщательно скрывать нелюбовь к кошкам, даже почитая их за неискоренимое зло. Эти формулировки утаивались от Айлин, но только так, считал Эдам, можно примирить девочку с суровой реальностью здешних мест, где кошки всегда ставились выше людей.

Айлин достала из сумочки носовой платок и поднесла к глазам. Похоже, девчонка опять что-то натворила…

— Что случилось? — прямо спросил Эдам.

— Вчера Фанни пнула Сантэ. Кошка до сих пор хромает. Вы понимаете, чем это грозит?

— Хранители, — проронил Эдам, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

Айлин кивнула.

— Все знают, я обожаю свою внучку, и не из-за родства, хотя одного этого было бы достаточно. За ум и доброе сердце. Она великодушна и способна на красивые поступки. И у неё много талантов. Мне приходится тренировать память, а у неё она феноменальная…

Эдам отвёл глаза. Никакой личной заслуги наследницы, лишь природный дар, хотя, приходится признать, удивительный.

— Она легко учится. В семь лет самостоятельно выучила язык глухонемых.

Из желания разведать, о чём разговаривают взрослые. Девочка тихо сидит с игрушками где-то в уголке, а сама исподтишка читает по губам…

— У неё сильные пальцы.

Настолько сильные, что учитель музыки отказался давать ей уроки — в её исполнении любое произведение превращалось в бравурный марш. Эдам, как мог, боролся с раздражением.

— Сила у неё от деда — мой покойный супруг Анчи гнул монеты пальцами. А память, конечно, от кого-то из Монца. Наверное, все эти умения могут ей