— Но я…

— Ладно вам, мы уже давно не дети и ложная стыдливость ни к чему.

Молчун закрыл глаза. Ясна покрыла мазью его лоб, левое плечо и правое колено.

— Они, те, которые на меня напали, требовали, чтобы я убирался прочь. И насовсем ушел из города.

— Об этом не тревожьтесь. Их осудят и приговорят к суровому наказанию. А отец наймет других работников. И он даже еще больше, чем прежде, надеется, что вы согласитесь стать его помощником.

— Боюсь, что артель не обрадуется…

— Зато отец в восторге: вы так много знаете и умеете. Он не знает, что вы воспитывались в Месте Истины, а я вашу тайну не выдала.

— Благодарю, Ясна.

— Хочу попросить вас об одолжении… Когда вы примете окончательное решение, мне бы хотелось первой узнать об этом.

И она укрыла его льняной простыней, благоухавшей ароматами трав фиванских полей.

Молчун встрепенулся:

— Ясна, я, конечно, вам сказал бы…

Лучистые голубые глаза глядели на него с бесконечной нежностью, но он не смел ни прикоснуться к ладони молодой женщины, ни признаться ей в своих чувствах.

— Сколько я работаю, я всегда выполняю чьи-то распоряжения. Приказы должен отдавать более сведущий, а я… Думаю, что не смогу распределять задания между другими работниками… Меня тоже надо понять…

— Так, значит, вы отказываетесь?

— Пока что у меня только одна забота: помочь юноше, бросившемуся мне на помощь. Если бы не он, меня, быть может, на этом свете уже не было бы.

— Вы правы, — согласилась она, но в голосе ее звучали разочарование и печаль. — Именно о нем вы должны теперь думать.

— Ясна…

— Прошу прощения, у меня много работы.

Недоступная, неприступная. Как легки ее шаги!

И вот она ушла.

Молчуну хотелось броситься за ней. Вернуть ее, удержать. Сказать ей, что он, конечно, тупица. И потому не знает, как раскрыть ей свое сердце. Затворившиеся врата вновь не отворятся. Никогда-никогда, нечего и надеяться. Какой болван! Ну почему он не обнял Ясну, не взял ее на руки, не осыпал все ее тело поцелуями? То-то бы она… что? Удивилась бы, наверное. Вот бы произвел впечатление на девушку… А… бестолковому все без толку.

Мазь действовала; боль мало-помалу утихала. Но теперь ему было жаль, что недруги не довели свой зловещий замысел до конца. На что ему жизнь, если он глух к зову любимого дела и не в состоянии соединиться с любимой женщиной?

Как только его спасителя признают ни в чем не виновным и отпустят на волю, Молчун исчезнет.

Судья, назначенный визирем для разбора текущих дел, оказался мужчиной в летах и, похоже, был человеком многоопытным. Его просторное одеяние держалось на двух широких бретелях, сходившихся чуть ниже затылка на шее, охваченной золотым ожерельем, к которому была подвешена статуэтка богини Маат.

Маат была представлена в облике сидящей женщины со знаком жизни в руке. Ее голова была увенчана высоким пером, Маат — это Истина и Закон. Кому же, как не ей, покровительствовать судам?

— Под покровительством Маат и во имя фараона, — скороговоркой провозгласил судья, — заседание суда объявляется открытым. Да вдохнет истина в ноздри людей жизнь и да изгонит зло из тел человеческих. Обязуюсь судить беспристрастно, сиречь убогого так же, как и могущественного. Приведите сюда зачинщиков свары, случившейся в переулке близ рынка.

Сириец и оба его приспешника и не думали отпираться и лишь умоляли суд о милосердии. Суд в составе четырех писцов, ткачихи, отставного воина и толмача приговорил троицу к пяти годам принудительных работ. В случае повторного нарушения закона преступникам будет воздано втрое.

А когда перед заседавшими предстал Жар, он даже головы не склонил. Ни строгая обстановка суда, ни суровый вид судейских не произвели на него, кажется, никакого впечатления.

— Твое имя — Жар, и ты утверждаешь, что помогал жертве нападения.

— Так оно и есть.

Стражи подтвердили показания юноши, после чего суд выслушал заявление Молчуна.

— Меня ударили в спину: напавшие заставили меня уткнуться лицом в землю. Я не мог оказать ни малейшего сопротивления, и, если бы мне на помощь не пришел этот юноша, я, возможно, был бы уже мертв. Выступить в одиночку против троих — это необычайно смело.

— Суд ценит его благонамеренность, — одобрительно кивнул судья, — однако присутствующий здесь писец, отвечающий за общественные работы, подал на Жара жалобу, обвиняя его в уклонении от работ.

Чиновник, сидевший в первом ряду зрителей, удовлетворенно осклабился.

— Отважный Жар заслуживает снисхождения суда, — просительно заговорил Молчун. — Неужто ему нельзя простить эту ошибку юности?

— Закон есть закон, а общественные работы нужны для блага Египта.

И тут вышел Собек-нубиец:

— Как начальник стражи Места Истины, я должен поддержать ходатайство Молчуна.

Высокопоставленный законник насупил брови.

— А каковы доводы, оправдывающие столь неожиданное вмешательство в судопроизводство?

— Почитание закона Маат, коему всем нам должно повиноваться. Будучи единственным сыном селянина, Жар по закону освобожден от общественных работ.

— В донесении писца обстоятельство это, столь весомое, никак не оговорено, — заметил судья.

— Значит, донесение его лживо и сочинитель должен понести подобающую кару.

Ухмылка сползла с губ чиновника.

Жар ошарашенно уставился на нубийца. Вот уж никогда бы не подумал, что какой-то вертухай, верный пес закона и — как это у них называется? — блюститель порядка станет за него заступаться.

— Нерадивый чиновник да будет схвачен! Жару же да будет возвращена свобода. И тотчас же, — приказал судья.

Молчун слушал приговор, но смысл слов, в которые было облечено решение суда, доходил до него с трудом, ибо мысли его были далеко: он уже долго, не отрываясь, вглядывался в статуэтку Маат, украшавшую грудь судьи.

Место Истины — удел Маат, нет места на этом свете лучше из всех тех мест, где отправляется правосудие. Ибо там учат тайне, открывающейся в деяниях мастеров, получивших посвящение в «Доме Золота»… Вот куда Молчун не мог попасть. До сего дня.

И вот, когда он созерцал богиню, его сердце открылось.

Статуэтка росла, она стала совсем огромной, заполнила все помещение суда… Вот она пронзила потолок, устремляясь к небу. Теперь она была немыслимо громадной и простиралась до края вселенной и далее и жила светом.

И Молчун увидел родную деревню — ее дома, мастерские, храм. И услышал зов: глас Маат повелевал ему вернуться в Место Истины и творить, следуя предначертанному пути.