Нубиец обращал на себя всеобщее внимание, и немудрено: такого исполина трудно не приметить. Блюстители правопорядка в общем и целом такие же люди, а значит, тоже проявляют любопытство. Вот и теперь несколько гостей попытались разузнать у него хоть что-то о сокровенных тайнах Места Истины. Ну и неизбежные подначки: мол, как там женщины в славном селении, а? Небось хороши? А в постели? Кончай прибедняться: какая устоит перед чарами ладного и могучего чернокожего?

Собек пил и ел, то есть выпивал и закусывал, и пропускал треп служивых мимо ушей.

— Судя по всему, новая должность тебе по вкусу, — подкатился к нубийцу писец, отвечающий за общественные работы. Этого сварливого зануду Собек на дух не переносил.

— Пока не жалуюсь.

— Слушок ходил про несчастный случай со смертельным исходом. Вроде бы кто-то из твоих подчиненных…

— Новичок на холмах дежурил. Место еще не знал и свалился с высоты. Дело закрыто.

— Жалко парня… Так радостями фиванскими и не побаловался… Вот тебе и награда за службу… Одни неприятности… Я вот тоже одного малого никак изловить не могу. Сын земледельца, а от общественных работ уклоняется.

— Бывает. И должно быть, нередко.

— Ошибаешься, Собек. Эта повинность налагается на всех, и кары для отлынивающих суровы. А молодец как сквозь землю провалился. Хотя как такого не приметить? Косая сажень в плечах, а нахалу и шестнадцати лет не исполнилось.

Собек, чтобы поскорее отвязаться, задал пару вопросов, и писец описал юношу, очень похожего на давешнего лазутчика, который сейчас куковал в одиночке.

— А иных правонарушений за этим бездельником не числится? — спросил нубиец.

— Жар с отцом повздорил, и тот хотел бы хорошенько проучить сыночка, прежде чем вернуть его в хозяйство. Одна незадача: малый пустился в бега… Тоже правонарушение, верно?.. Ох, влепит ему суд по первое число…

— А братья его на что? Сами проучить не могут, так хоть бы показания какие…

— У Жара только сестры.

— Смешное дело… С каких это пор единственного юношу в семье гонят на общественные работы?

— Твоя правда, но мне пришлось чуток подправить закон — уж очень отец его просил, а у меня с тем старая дружба. Иной раз и не на такое пойдешь…

Те несколько дней и ночей, которые узник протомился в одиночке на хлебе и воде, не укротили Жара, который теперь снова стоял перед Собеком.

— Ну, парнишка, дозрел? Скажешь мне правду?

— Правда не меняется.

— Немало я видывал упрямцев, но ты особенный тип даже среди этого народца! Кремень! В другое время я допросил бы тебя так, как я умею. Но тебе повезло. И очень повезло.

— Вы мне наконец, поверили?

— Я на твой счет кое-что выяснил: твое имя — Жар, и ты — уклонист. Отлыниваешь от общественных работ.

— Но… это же… так не бывает! Я… Мой отец — земледелец, а, кроме меня, других сыновей у него нет.

— Что единственные сыновья этой повинности не подлежат, я тоже знаю. Но у тебя неприятности, мой мальчик, ох какие неприятности. На твое счастье, писец, отвечающий за общественные работы, в моих друзьях не числится, да и само это дело вне моих полномочий. И мой тебе совет: уматывай. Вали отсюда, поживее и подальше от этих мест. И о тебе скоро забудут.

Стройка застыла: пополудни подкрепившимся рабочим полагался дневной отдых. В такую жару они все равно много бы не наработали. По своему обыкновению, Молчун уединился, оставив в бараке четырех своих товарищей — сирийца и троих египтян.

— Знаете, что было вчера? — спросил сириец.

— Небось ничего хорошего. Разве что лишнюю работенку придумали, — лениво отозвался самый старший, пятидесятилетний египтянин, поглаживая живот, раздувшийся от выпитого крепкого пива.

— Новенький горшки отвозил. Хозяйской дочке.

— Ври больше! Хозяин за дочуркой своей смотрит в оба и никого к ней не подпускает. А она, говорят, такая красотка. Двадцать три года, а еще не замужем. Болтают, что она колдунья и тайны трав ведает.

— С чего бы мне трепаться попусту? Говорю вам: новичок горшки отвез.

— А чего ж! Значит, угодил хозяину.

— Из этого гада слова клещами не вытянешь. Только вкалывает. И как? И быстрее, и справнее, чем все мы. И к хозяину подлизывается… Тот уже ему в рот глядит. И еще начальником его над нами поставит, помяните мое слово!

Пузатый египтянин надул губы.

— Коли уж старшой нужен, то пусть выдвигает меня. Я и так всех вас старше. Летами.

— Дошло до него, ага… Наконец-то! Этот ловкач обвел тебя вокруг пальца. Так что командовать будешь не ты. Ты будешь его слушаться.

— Он шустрый, видали какой? И нас погонять станет. Чтобы не отставали… Загоняет так, что мало не покажется! Но чего это мы пускаем такое дело на самотек? Неужто эта стройка нам все мозги высушила? Что скажешь, сириец?

— Убрать его пора.

— Легко сказать…

— Потолковать с ним надо. На том языке, который ему понятен. Завтра, когда он на базар отправится.

Молчун покончил с формовкой сотни больших кирпичей и разложил их поверх камней, предназначенных под цоколь дома, который надлежало построить для семейства одного военного. Сыну ваятеля из Места Истины сотворить такое — детская забава. В ранней юности Молчуна завораживало производство кирпичей самой разной величины, и он научился отливать их самостоятельно и даже делать под них формы.

— Здорово у тебя получается, — одобрительно произнес подошедший хозяин.

— Никто над душой не стоит. Да и не спешу я.

— Ты знаешь и умеешь куда больше, чем показываешь другим, я прав?

— Зря вы так думаете.

— Ладно, это меня не касается… А о моем предложении подумал?

— Дайте мне еще немного времени.

— Хорошо, сынок. Лишь бы тебя другой хозяин не переманил…

— Да вы что…

— Шучу. Я тебе верю.

Молчун понял замысел хозяина: он свел его с дочерью, чтобы, польстившись на нее, нужный работник постарался бы на ней жениться, а там, глядишь, он и на должность помощника согласится, ну и будет, как миленький, вить семейное гнездышко. В итоге Молчун окажется прикованным к семейному предприятию.

Хозяин — мужик что надо. И кто же ему поставит в вину заботу о будущем дочери? Молчун нимало на него не обижался. Да и что ему козни да происки — с ним эти номера не проходят. Да ну? Может, оно так и было бы, если бы он не запал на эту Ясну. Ладно, он влип, втюрился, как последний остолоп. Лучше сказать, влюбленность лишила его рассудка. И все равно будущее, уготованное ему вероятным тестем, хуже темницы, на которую и глянуть-то страшно, не то что войти в нее. Пусть ему и не понятно, как он сможет жить без этой молодой женщины.