Вебер покачал головой.

– И все только потому, что вы не нацист.

– Разумеется. У нацистов безупречные документы. И любые визы, какие они только пожелают.

– Хорош мир, в котором мы живем, нечего сказать! А правительство? Хоть бы оно что-нибудь сделало…

– Правительство должно в первую очередь позаботиться о нескольких миллионах безработных. И такое положение не только во Франции. Везде одно и то же. – Равик встал. – Прощайте, Вебер. Через два часа я снова посмотрю девушку. Ночью зайду еще раз.

Вебер проводил его до дверей.

– Послушайте, Равик, – сказал он. – Приезжайте как-нибудь вечерком ко мне за город. Поужинаем.

– Непременно. – Равик знал, что не сделает этого. – Как только будет время. Прощайте, Вебер.

– Прощайте, Равик. И приезжайте, право же.

Равик зашел в ближайшее бистро и сел у окна, чтобы видеть улицу. Он любил бездумно сидеть за столиком и смотреть на прохожих. Париж – единственный в мире город, где можно отлично проводить время, ничем по существу не занимаясь.

Кельнер вытер стол и вопросительно посмотрел на Равика.

– Рюмку «перно».

– С водой, мсье?

– Нет, постойте. – Равик передумал. – Не надо «перно».

Что-то ему мешало. Какой-то неприятный осадок. Его надо было смыть. Но не этой приторной анисовой дрянью. Ей не хватало крепости.

– Рюмку кальвадоса, – сказал он кельнеру. – Или лучше два кальвадоса в одной рюмке.

– Хорошо, мсье.

Вдруг он понял, что его задело. Приглашение Вебера! Да еще этот оттенок сострадания. Надо, мол, дать человеку возможность провести вечерок в семейной обстановке. Французы редко зовут к себе домой иностранцев, предпочитают приглашать их в ресторан. Равик еще ни разу не был у Вебера. Тот от души позвал его к себе, а получилась обида. От оскорбления можно защититься, от сострадания нельзя.

Равик отпил немного кальвадоса. Чего ради он взялся объяснять Веберу, почему живет в «Энтернасьонале»? Это было явно ни к чему. Вебер знает все, что должен знать, знает, что Равик не имеет права практиковать, – и хватит с него. Если же Вебер все-таки работает с ним – это его дело. Он немало зарабатывает на нем и с его помощью может браться за операции, на которые сам никогда бы не отважился. Никто ни о чем не знает – только он и Эжени, а она умеет держать язык за зубами. То же самое было и с Дюраном. Только там все обставлялось с большими церемониями. Перед операцией Дюран оставался с пациентом до тех пор, пока тот не засыпал после наркоза. Только после этого появлялся Равик и делал операцию, которая была Дюрану не по плечу: он был слишком стар и бездарен. Когда пациент просыпался, Дюран снова стоял подле него с гордым видом хирурга-виртуоза. Перед Равиком всегда была лишь прикрытая простыней мумия, он видел только узкую полоску тела, смазанную йодом и предназначенную для операции. Часто он даже не знал, кого оперирует. Дюран сообщал ему диагноз, а он принимался резать. Старик платил ему меньше десятой доли гонорара, получаемого от пациентов. Равик не возражал – все-таки лучше, чем вообще не оперировать. Вебер действовал на более товарищеских началах и платил ему двадцать пять процентов. Это было по-джентльменски.

Равик смотрел в окно. О чем еще думать? У него уже почти ничего не осталось. Он жил, и этого было достаточно. Он жил в неустойчивую эпоху. К чему пытаться что-то строить, если вскоре все неминуемо рухнет? Уж лучше плыть по течению, не растрачивая сил, ведь они – единственное, что невозможно восстановить. Выстоять! Продержаться до тех пор, пока снова не появится цель. И чем меньше истратишь сил, тем лучше, – пусть они останутся про запас. В век, когда все рушится, вновь и вновь, с муравьиным упорством строить солидную жизнь? Он знал, сколько людей терпело крах на этом пути. Это было трогательно, героично, смешно… и бесполезно. Только подрывало силы. Невозможно удержать лавину, катящуюся с гор. И всякий, кто попытается это сделать, будет раздавлен ею. Лучше переждать, а потом откапывать заживо погребенных. В дальний поход бери легкую поклажу. При бегстве тоже…

Равик взглянул на часы. Пора отправляться К Люсьенне Мартинэ, а затем в «Озирис».

Девицы в «Озирисе» уже ждали. Их регулярно осматривал муниципальный врач; но хозяйка не удовлетворялась этим. Она не могла допустить, чтобы в ее заведении кто-нибудь заразился, и договорилась с Вебером о вторичном осмотре девушек по четвергам в частном порядке. Иногда Равик заменял Вебера.

Хозяйка отвела на втором этаже специальную комнату для осмотров. Она очень гордилась тем, что вот уже больше года ни один из посетителей «Озириса» ничего не подцепил. Вместе с тем, несмотря на все предосторожности, семнадцать гостей занесли в ее дом венерические болезни.

Роланда поставила перед Равиком бутылку бренди и рюмку.

– Мне кажется, Марта не в порядке, – сказала она.

– Хорошо. Посмотрю ее повнимательнее.

– Я еще вчера не разрешила ей работать. Она, конечно, не признается. Но белье…

– Ладно, Роланда.

Девушки входили поочередно, в одних рубашках. Равик знал в лицо почти всех. Только две были новенькие.

– Меня можете не осматривать, доктор, – сказала Леони, рыжеволосая гасконка.

– Почему?

– За всю неделю ни одного клиента.

– А что говорит по этому поводу мадам?

– Ничего. Я ведь продала целое море шампанского. По семь бутылок за вечер. Три дельца из Тулузы. Женатые. Все трое были не прочь, но стеснялись друг друга. Каждый боялся – пойдет со мной, а другие возьмут да и раззвонят обо всем дома. Вот и старались друг друга перепить. – Леони рассмеялась и лениво почесалась. – А победитель уж и вовсе не мог встать на ноги.

– И все-таки я должен тебя осмотреть.

– Пожалуйста, сделайте одолжение. Есть сигареты, доктор?

– Вот, бери.

Равик приступил к осмотру.

– Знаете, чего я никак не пойму? – сказала Леони, наблюдая за действиями Равика.

– Чего?

– Как после всех этих дел у вас еще хватает охоты спать с женщиной?

– Этого я и сам не понимаю. У тебя все в порядке. Кто следующий?

– Марта.

Вошла Марта, бледная, изящная блондинка. У нее было лицо ангела с картины Боттичелли, но изъяснялась она на жаргоне улицы Блондель.

– Я совсем здорова, доктор.

– Отлично, сейчас посмотрим.

– Но я, ей-богу, здорова.

– Тем лучше.

Внезапно в комнате появилась Роланда и взглянула на Марту. Та больше ничего не сказала, но с беспокойством покосилась на Равика. Он внимательно осматривал ее.

– Да ведь ничего нет, доктор. Вы же знаете, как я осторожна.