Очень скоро на борт поднялись работорговцы и получатели живого товара. Один из них, высокий, с тонкими чертами человек, светлокожий и чуть сутулый, явился с бумагой в руке. Партия Берча, включавшая меня, Элизу с детьми, Гарри, Лети и нескольких других, присоединившихся к нам в Ричмонде, была направлена к нему. Этим джентльменом был мистер Теофилус Фриман. Поднеся к глазам свою бумагу, он выкликнул: «Платт». Никто не отозвался. Это имя он повторял снова и снова, но ответа по-прежнему не было. Потом была названа Лети, затем Элиза, за нею Гарри, пока весь список не кончился, и каждый из них делал шаг вперед, когда называли его имя.

– Капитан, где Платт? – вопросил Теофилус Фриман.

Капитан не мог ему ничего сообщить, поскольку никто на борту не отзывался на это имя.

– А кто же отправил этого ниггера? – вновь спросил он капитана, указывая на меня.

– Берч, – ответил капитан.

– Твое имя Платт – ты отвечаешь моему описанию. Почему ты не сделал шаг вперед? – спросил он меня гневным тоном.

Я сообщил ему, что это не мое имя; что меня никогда так не называли, но я против него нисколько не возражаю.

– Ладно, – посулил он, – я научу тебя твоему имени, да так, что ты его никогда не забудешь. Дьяволом клянусь, – добавил он.

Мистер Теофилус Фриман, между прочим, ни в чем не уступал своему партнеру, Берчу, по части богохульства. На корабле я плыл под кличкой «Стюард», а теперь меня в первый раз назвали Платтом – именем, которое Берч прислал покупателю его товара. С судна я видел, как работали на причале грузчики, выстроившись цепочкой. Мы миновали их, пока нас гнали в невольничий загон Фримана. Этот загон был очень похож на загон Гудина в Ричмонде, если не считать того, что двор был обнесен частоколом с заостренными верхушками, а не кирпичными стенами.

Вместе с нами в этом загоне было по меньшей мере 50 человек. Когда мы сложили свои одеяла в одном из маленьких домиков во дворе, а затем прошли перекличку и получили свой паек, нам позволили погулять по двору до темноты, после чего мы завернулись в одеяла и улеглись – кто под навесом, кто на сеновале, а кто и в открытом дворе, каждый в меру своих предпочтений.

Той ночью я почти не сомкнул глаз. Разум мой кипел от мыслей. Может ли быть, что я оказался в тысячах миль от дома – что меня гнали по улицам, как тупое животное, – что я был закован в цепи и подвергнут немилосердной порке – что я в этот самый миг член стада невольников и сам стал рабом? Были ли события последних нескольких недель реальностью? Или передо мной просто проходят ужасные картины затянувшегося кошмарного сна? Никаких иллюзий у меня не было. Моя скорбная чаша была полна до краев. Тогда я воздел руки к небу и, посреди ночи, окруженный телами спящих моих товарищей, стал молить о милосердии к бедному, всеми забытому пленнику. К Отцу Всемогущему всех нас – свободных и рабов – возносил я мольбы сломленного духа, умоляя дать мне сил свыше, дабы мог я вынести бремя моих несчастий. И молился так, пока утренний свет не разбудил спящих, начиная собою еще один день неволи.

Предприятие Фримана – Чистота и одежда – Упражнения в демонстрационной комнате – Танец – Боб-скрипач – Прибытие покупателей – Смотр рабов – Пожилой джентльмен из Нового Орлеана – Продажа Дэвида, Кэролайн и Лети – Расставание Рэндалла и Элизы – Оспа – Больница – Выздоровление и возвращение в невольничий загон Фримана – Покупка Элизы, Гарри и Платта – Мучения Элизы при расставании с малышкой Эмми

Сей великодушный и благочестивый душою мистер Теофилус Фриман, партнер и грузополучатель Джеймса Берча, владелец невольничьего загона в Новом Орлеане, явился среди своих животных ранним утром. Мужчин и женщин постарше он будил пинками, а рабов помладше – многочисленными резкими щелчками кнута над ухом, и вскоре все уже пришли в движение и сделались бодры. Мистер Теофилус Фриман энергично носился по всему двору, не покладая рук и готовя свою собственность к распродаже, намереваясь, несомненно, заключить в тот день не одно выгодное дельце.

Прежде всего он потребовал, чтобы мы тщательно вымылись, а тем, у кого были бороды, велено было их сбрить. Затем каждого из нас снабдили новой одеждой, дешевой, но чистой. Каждый мужчина получил шляпу, куртку, рубаху, штаны и башмаки, а женщины – платья из хлопчатобумажной ткани и платки, чтобы повязать ими головы. Только после этого нас повели в большую залу в передней части здания, к которой прилегал двор, чтобы как следует вымуштровать перед прибытием покупателей. Мужчин выстроили по одну сторону залы, женщин – по другую. Самых высоких поставили во главу каждого ряда, за ними следовали те, кто был чуть пониже, и так далее по росту. Эмили стояла в конце цепочки женщин. Фриман велел нам запомнить свои места. Он довольно угрожающим тоном и пересыпая свою речь разнообразными увещеваниями призвал нас выглядеть смышлеными и оживленными. Весь день он упражнял нас в искусстве «выглядеть смышлеными» и находить свои места с абсолютной точностью. После дневной кормежки нас вновь заставили маршировать и танцевать. Боб, цветной парнишка, который уже некоторое время принадлежал Фриману, играл на скрипке. Стоя рядом с ним, я осмелел настолько, что спросил, может ли он сыграть «Виргинский рил»[23]. Он ответил, что не знает такого, и спросил, умею ли я играть. Я ответил утвердительно, и он передал мне скрипку. Я подстроился, начал мелодию и окончил ее. Фриман велел мне продолжать играть и казался весьма довольным, бросив Бобу, что я намного превосхожу его в игре на скрипке. Это замечание, похоже, весьма огорчило моего сотоварища-музыканта.

На следующий день стали приходить покупатели, желавшие осмотреть «новую партию» Фримана. Тот щебетал не умолкая, многословно распространяясь о наших многочисленных достоинствах и положительных качествах. Он заставлял нас повыше поднимать головы, бодро маршировать вперед и назад, в то время как покупатели ощупывали наши руки и тела, поворачивали нас на месте, расспрашивали, что мы умеем делать, заставляли открывать рты и показывать зубы – точь-в-точь как изучают лошадь, которую собираются обменять или купить. Порой какого-нибудь мужчину или женщину уводили в маленький домик во дворе, раздевали и изучали более подробно. Шрамы на спине раба считались свидетельством бунтарского или несдержанного нрава и вредили покупке.

Один пожилой джентльмен, который сказал, что ему нужен кучер, похоже, проникся ко мне симпатией. Из разговора его с Фриманом я узнал, что он живет в этом городе. Я всей душою желал, чтобы он купил меня, поскольку предполагал, что будет нетрудно совершить побег из Нового Орлеана на каком-нибудь судне, направляющемся на север. Фриман запросил с него за меня полторы тысячи долларов. Пожилой джентльмен настаивал, что это слишком много, поскольку времена нынче наступили трудные. Однако Фриман объявил, что я крепок и здоров, хорошей комплекции, да еще и умен. Не упустил он и возможности похвалить мои музыкальные таланты. Пожилой джентльмен спорил с ним весьма умело, утверждая, что в «этом ниггере» нет ничего достопримечательного, и наконец, к моему сожалению, ушел, сказав, что зайдет попозже. Однако в течение этого дня совершился целый ряд продаж. Дэвида и Кэролайн купил один плантатор из Натчеза. Они покинули нас, широко ухмыляясь, в самом счастливом состоянии духа, вызванном тем, что их не разлучили. Лети продали плантатору с Батон-Руж, и глаза ее пылали гневом, когда ее уводили прочь.