Два дня и три ночи пробыли мы на борту парохода «Рудольф», и в это время ничего не происходило особенно интересного. Теперь меня звали Платтом – именем, придуманным Берчем, и оно закрепилось за мной на весь период моего рабства. Элиза была продана под именем Дрейди. Так ее определили в купчей Форда, и теперь это имя было внесено в списки в конторе мирового судьи в Новом Орлеане.

Все время нашего пути я непрестанно размышлял о своем положении и держал с собою совет, какой наилучший курс избрать, дабы приблизить в результате мой побег. Порою – не только на пароходе, но и впоследствии – я почти уже готов был полностью раскрыть Форду факты моей истории. Теперь я склоняюсь к тому мнению, что это пошло бы мне на пользу. Я даже часто рассматривал такой шаг, но из страха потерпеть неудачу так к нему и не прибегнул, пока расходы по моей перевозке и денежные затруднения Форда не сделали подобный шаг уже явно небезопасным. Впоследствии, находясь во власти других хозяев, не похожих на Уильяма Форда, я уяснил, что малейшее обнаружение моей истинной сути мгновенно погрузит меня в еще более безнадежные глубины рабства. Я был слишком дорогим невольником, чтобы меня терять, и прекрасно сознавал, что меня увезут еще дальше, в какую-нибудь глушь, например за техасскую границу, и там продадут. От меня избавятся так, как вор избавляется от украденной лошади, если раздастся хоть шепоток о моем праве на свободу. Поэтому я решился запереть покрепче эту тайну в своем сердце – никогда ни словом, ни звуком не обмолвиться о том, кем или чем я был, доверив мое избавление Провидению и собственной сообразительности.

В должное время мы сошли с парохода «Рудольф» в местечке, именуемом Александрией, в нескольких сотнях миль от Нового Орлеана. Это маленький городок на южном берегу Ред-Ривер. Переночевав там, мы утром сели в поезд и вскоре были уже в Байю-Ламури, городке еще меньшем, расположенном в 18 милях от Александрии. В те времена железная дорога там и оканчивалась. Плантация Форда располагалась в 12 милях[27]от Ламури по техасской дороге, в «Великих Сосновых Лесах». Это расстояние, как нам было объявлено, придется пройти пешком, поскольку никакого общественного транспорта там не было. Итак, все мы двинулись в путь в обществе Форда. День выдался чрезвычайно жаркий. Гарри, Элиза и я были все еще слабы после болезни, и подошвы наших ног сделались весьма чувствительны в результате перенесенной оспы. Мы продвигались медленно, Форд позволил нам не торопиться, присаживаться и отдыхать всякий раз, как мы пожелаем (этой привилегией мы пользовались довольно часто). Выйдя из Ламури и миновав две плантации, одна из которых принадлежала мистеру Карнеллу, а другая мистеру Флинту, мы достигли «Сосновых Лесов» – пустоши, простиравшейся до реки Сабин.

Вся местность вокруг Ред-Ривер низменна и болотиста. Сами «Сосновые Леса», как их называют, расположены сравнительно высоко, однако их в изобилии пересекают небольшие овражки. Эта возвышенность поросла множеством деревьев: белым дубом, чинкопином, напоминающим каштан, но в основном – желтой сосной (ее гигантские абсолютно прямые стволы взметаются на высоту 60 футов[28]). В лесах полным-полно коров и быков, очень пугливых и диких. Они с громким фырканьем устремлялись стадами прочь при нашем приближении. Некоторые из них были мечеными или клеймеными, остальные, казалось, пребывали в своем первозданном неприрученном состоянии. Они намного мельче, чем северные породы. Но более всего привлекли мое внимание их необычные рога, торчащие по обе стороны головы совершенно прямо, подобно двум железным пикам.

В полдень мы достигли расчищенной делянки земли в три или четыре акра[29]. На ней обнаружился маленький некрашеный деревянный домик, закром для кукурузы (или, как мы сказали бы, амбар) и сложенная из бревен кухонька, стоявшая рядом с домиком. Это была летняя резиденция некого мистера Мартина. Местные богатые плантаторы, имевшие большие дома на Байю-Бёф, привыкли проводить жаркое время года в этих лесах. Здесь они наслаждаются чистой водой и приятной тенью. В сущности, такие лесные приюты для плантаторов в этой части страны служат тем же, чем Ньюпорт и Саратога – для богатых житателей северных городов.

Нас отослали на кухню, где обеспечили сладким картофелем, кукурузными лепешками и беконом, в то время как хозяин Форд обедал с Мартином в доме. В поместье было несколько рабов. Мартин вышел из дома и осмотрел нас, спрашивая Форда о цене каждого, о том, новички ли мы в полевых работах и так далее, а потом стал расспрашивать о рынке рабов вообще.

После долгого отдыха мы вновь устремились вперед, следуя по техасской дороге, у которой был такой вид, будто по ней путешествуют очень редко. Пять миль мы шли по сплошным лесам, не заметив ни единого жилища.

Под конец, как раз когда солнце начало клониться к западу, мы вышли на другую большую поляну, площадью в 12 или 15 акров[30].

На этой поляне стоял дом, гораздо больший, нежели дача мистера Мартина. Он имел два этажа в высоту и широкую веранду со стороны фасада. На задах дома тоже была бревенчатая кухня, а в придачу курятник, зерновые амбары и несколько негритянских хижин. Подле дома был разбит персиковый сад, росли рощицы апельсиновых и гранатовых деревьев. Все пространство было полностью окружено лесами и устлано ковром богатой, ароматной зеленой растительности. То было тихое, безлюдное, приятное место – буквально зеленое пятнышко открытого пространства средь буйства дикой природы. Это и была резиденция моего хозяина, Уильяма Форда.

Когда мы приблизились, смуглокожая девушка – ее звали Розой – стояла на веранде. Подойдя к двери, она позвала хозяйку, которая выбежала на крыльцо, чтобы встречать своего супруга. Она поцеловала его и со смехом спросила, действительно ли он купил «этих ниггеров». Форд ответил, что купил, и велел нам отправляться в хижину Салли и отдохнуть. Завернув за угол дома, мы обнаружили эту самую Салли за стиркой – двое ее маленьких детей играли подле нее, кувыркаясь в траве. Они вскочили на ножки и заковыляли к нам, некоторое время смотрели на нас, точно выводок крольчат, а затем, дичась, снова побежали к матери.

Салли отвела нас в хижину, велела нам сложить свои узелки и присаживаться, ибо она, мол, уверена, что мы устали. В этот момент вбежал Джон, повар, парнишка лет шестнадцати, черный, как вороново крыло, пристально вгляделся в наши лица, затем развернулся, даже не поздоровавшись, и бегом помчался обратно в кухню, громко хохоча, словно наше прибытие было славной шуткой.

Сильно утомленные пешим переходом, едва стемнело, мы с Гарри завернулись в одеяла и улеглись на пол хижины. Мои мысли, как обычно, унеслись вдаль – к жене и детям. Сознание моего истинного положения, безнадежность любых попыток побега через дикие леса Авойеля навалились на меня всей тяжестью, однако сердце мое было дома, в Саратоге.

Ранним утром меня разбудил голос мистера Форда, подзывавшего Розу. Она поспешила в дом, одевать детей. Салли отправилась в поле доить коров, а Джон был занят хлопотами на кухне, готовя завтрак. Тем временем мы с Гарри расхаживали по двору, оглядывая свое новое обиталище. Сразу после завтрака цветной мужчина, который правил упряжкой из трех волов, впряженных в нагруженную бревнами повозку, выехал из лесу на вырубку, где располагалось поместье. Это был невольник Форда по имени Уолтон, муж Розы.