— Но ведь должна быть какая-то доля правды в том, что я слышала о вас. — Голос Фионы опять зазвучал звонко и уверенно. Она выпрямилась и смело взглянула ему в лицо.

Вдруг ей показалось. Нет, она не могла ошибаться: в его глазах горели желание и страсть, интерес мужчины к женщине, восторг, плотское влечение.

Это напугало и удивило ее. Положим, Генри часто говорил, насколько прекрасны ее золотистые косы, какая у нее чудесная фигура и удивительно зеленые глаза. Фионе, как и любой женщине, нравились подобные комплименты, но, поскольку глаза Генри не горели никаким желанием, она относилась к похвалам своей красоте без всякой чувственности. Замуж Фиона вышла совсем молоденькой и неопытной девушкой, поэтому отсутствие физической близости в их отношениях поначалу ее мало удивляло. А когда она поняла, что ее брак отличался от большинства других, это уже не имело никакого значения.

Генри обращался с ней почтительно, был к ней привязан. Однажды вечером под влиянием слишком большого количества эля он признался ей, что его столь бережное и деликатное отношение к ней вызвано его первым впечатлением о ней как о милом, чудесном ребенке. Хотя она выросла под крышей его замка, превратилась в прелестную девушку, он по-прежнему видел в ней ту самую трогательную девчушку, впервые пришедшую в его замок.

Постепенно Фиона свыклась с совершенно бесстрастным отношением Генри к себе, но теперь, заметив искорки интереса в глазах графа, она вспомнила, что в ее распоряжении осталось еще одно, самое последнее средство.

Граф, несмотря на молодость, уже успел два раза овдоветь. Как знать, переживал ли он утрату жен так же остро, как она переживала смерть мужа?

Стараясь скрыть охватившее ее волнение, Фиона взглянула в красивое и мужественное лицо.

— Вы ошиблись, сказав, что мне нечего вам предложить. Есть одна вещь, которой я обладаю, — это я сама. Так вот, в обмен на вашу помощь и участие в судьбе моего сына я предлагаю вам себя.

Волна удивленного шепота пробежала по залу, показывая, что ее предложение было услышано не только графом. Но Фионе не было никакого дела до других, ее интересовало одно: что скажет сам Киркленд.

Медленно, словно не веря своим ушам, граф поднял голову и впился в нее глазами. Вспыхнувший в них огонь не столько смутил Фиону, сколько пробудил в ней смутную надежду.

Судя по его виду, ее предложение наконец-то вызвало в нем столь долгожданный, живейший интерес.

— М-да, соблазнительное предложение, но… э-э… дорогая, я не могу на вас жениться. В этом нет никакой надобности. Если мне вдруг захочется, то, смею вас заверить, женщина, которая станет моей женой, будет настоящей шотландкой из благородного рода.

— Я нисколько не рассчитывала на это. — Фиона слышала свои слова, как будто со стороны, словно их произнесла не она сама, а посторонняя женщина. Предлагая себя, она находилась в столь взволнованном и разгоряченном состоянии духа, что сама не понимала, что делает. Безвыходное положение, отчаяние и страх перед будущим толкнули ее на столь безрассудный и унизительный поступок.

Киркленд внезапно выпрямился в кресле, однако по его виду казалось, что он не воспринимает всерьез ее предложение. Униженная, упавшая духом Фиона судорожно искала выход. Надо было во что бы то ни стало заставить его иначе взглянуть на происходящее, поверить в ее искренность, вернее, в ее решимость.

Конечно, с какой стати ему жениться на ней? Пусть ее предложение будет безрассудно отчаянным, главное, он не должен ей отказать. Ради этого Фиона была готова на любые жертвы.

Не прислушиваясь к внутреннему голосу, настойчиво шептавшему, что она, быть может, совершает величайшую глупость в своей жизни, Фиона вслед за первым шагом сделала другой, еще более отчаянный. Если надо пойти на унижение, она не остановится перед унижением.

— Милорд, вы меня или неправильно поняли, или ослышались. Когда я делала предложение, разве я обмолвилась хотя бы одним словом о женитьбе?

От ее слов у всех, кто находился в зале, казалось, остановилось дыхание, в том числе и у Гэвина. Неужели он ослышался? Или неправильно истолковал ее слова?

Фиона чувствовала, что она летит с горы. Умоляющая улыбка, скромные манеры были отброшены в сторону. Теперь она держалась дерзко и даже нахально, но под внешней развязностью по-прежнему прятался страх, дрожавшие руки выдавали ее.

Гэвин заметил эту дрожь и не удивился. По-видимому, она была явно не в себе, если решила во всеуслышание объявить, что готова стать его любовницей!

— Вы понимаете, что вы тут несете?

— Прекрасно понимаю, милорд. И мне приятно сознавать, что вы так вежливо дали мне это понять.

Вежливо дал понять? Гм, наверное, она все-таки слегка тронулась рассудком. Киркленд встал и подошел к Фионе.

— Я все расслышал, леди Фиона, очень хорошо расслышал. Признаюсь, не каждый день ко мне в замок является английская леди с предложением стать моей любовницей.

— Что делать, отчаянные обстоятельства требуют принятия отчаянных мер, — как ни в чем не бывало, ответила она.

— О-о, неужели вы хотите сказать, что я виноват в том, что вы стали блудницей?

Последнее слово неприятно резануло слух Фионы. Она поняла, куда ее может привести та дорожка, на которую она только что ступила. Ей стало страшно.

Не пора ли положить конец этой пытке? Стоит всего лишь признаться, что все сказанное ею совершено от отчаяния, затем извиниться и отступить, сохраняя остатки достоинства.

Гэвин бросил взгляд на ее пухлые чувственные губы и слегка смутился.

Фиона была настоящей красавицей. При внимательном взгляде на ее лицо и фигуру, вероятно, у каждого мужчины перехватывало дыхание. Он тоже ощущал вожделение. Вид у нее был усталый, испачканное грязью платье тоже не прибавляло ей очарования, но, несмотря на это, ее окружал ореол женственности и нечто другое, пробуждавшее в нем влечение к ней.

На миг в его воображении возникло ее обнаженное тело, его чувственные изгибы, им овладело желание испытать всю их сладость. Он слишком долго жил без женщины, а в ней было нечто такое, что отличало ее от других женщин, манило и влекло его, как еда влечет голодного.

В глазах Фионы не было уже ни страха, ни раскаяния, одна холодная решимость.

— Я свободная женщина и вольна в своих желаниях. Держать ответ за все мои прегрешения я буду перед нашим Господом, а не перед людьми.

— Сомневаюсь, чтобы Господь одобрил такой поступок, — смущенно пробормотал Киркленд.

— Никому из людей не дано знать волю Господа, — возразила Фиона. — Господь всеблаг и всемилостив. Ему известно, насколько слаб и порочен человек. Кроме того, что предосудительного в том, что мы собираемся сделать? Никто из нас не женат, значит, брачного обета мы не нарушаем, никого не обманываем и не предаем.