Несмотря на партийные и правительственные решения и шумиху в прессе, жизнь в деревне шла своим чередом, и учителям, по большому счету, приходилось полагаться только на самих себя. Например, брак с членом партии давал немалые преимущества (и более весомые, чем двадцать лет работы в школе или активная общественная деятельность). Благодаря таким супружеским узам сомнительное социальное происхождение и козни местных чинуш переставали быть опасными. В начале этой главы было рассказано об увольнении учителя. Приглядимся к этой истории повнимательнее. Жалобы Антонова преследовали три цели: растрезвонить о своих заслугах на ниве «просвещения трудящихся», подложить свинью коллегам и местным начальничкам, которые указали ему на дверь, и устроить большой скандал, обратившись к высшему руководству, в газеты и в профсоюз.

Рис. 1.1. «Отдали на растерзание». Рис. А. Васильева. Комсомольская правда, 22 сентября 1930 г. С. 3.

Учительнице сопутствовал успех, Антонов же потерпел фиаско, и оба они стали не безропотными жертвами, а бойцами на школьном фронте. Учителям приходилось несладко, но порой они ловко использовали свои преимущества: знали, что делать и кому писать, чтобы разрешить свои проблемы. В этом разделе внимание фокусируется на уникальном положении учителей в деревне, на их непростых отношениях с советским начальством, как искали и находили выход из непростых ситуаций бойцы школьного фронта — и мужчины, и женщины.

В 1931 г. учительница Наталья Алексеевская обжаловала свое увольнение из школы II ступени, расположенной в сельской местности близ Смоленска. Сняли с должности ее якобы за плохую работу, неподобающие методы преподавания, низкий авторитет среди учащихся, но Алексеевская утверждала, что истинной причиной увольнения была ее критика директора школы, который из-за этого решил от нее избавиться. Алексеевская написала в апелляции о своем богатом учительском опыте, привела похвальные отзывы инспекторов, рассказала, сколько учеников подготовила для поступления в вузы, защищала свои новаторские методики и, наконец, обвинила директора школы в игнорировании ее неоднократных просьб о помощи. Но как ни старалась Алексеевская убедить районное начальство в своей правоте, на работе ее восстанавливать не спешили, даже несмотря на то что замены ей не было. Дело сдвинулось с мертвой точки после того, как Алексеевская обратилась за помощью в Москву, в ЦК профсоюза: московское начальство приказало вернуть ее в школу, а местным руководителям пригрозило уголовным преследованием, если они посмеют ослушаться. Алексеевской сопутствовал успех, потому что она решительно отвергла все обвинения местного начальства, доказала свою профессиональную состоятельность и не побоялась обратиться в высшие инстанции. Благодаря такой тактике учителям удавалось постоять за себя и найти выход из сложной ситуации.

Учителю и директору школы Б. И. Раеву, напротив, несмотря на жалобы в Уральский облисполком, прокурору, районо и профсоюз, не удалось восстановиться на работе. Выяснилось, что Раев много лет активно участвовал во всех хозяйственных кампаниях, был на хорошем счету как учитель. Со временем, однако, он перестал оправдывать доверие, начал злоупотреблять привилегиями. Согласно докладной записке, «он решил больше не работать», забросил курсы по ликвидации безграмотности, порой на несколько дней уезжал из деревни неизвестно куда и «плохо отзывался о мероприятиях партии и советской власти». Расследование подтвердило правильность решения партийной организации об увольнении Раева за плохую работу и пьянство: «Раев справедливо освобожден от занимаемой должности, так как он дезорганизовал работу школы и дискредитировал звание учителя». ЦК профсоюза отклонил просьбу о восстановлении на работе и направил дело в прокуратуру для дальнейшего расследования, а объявленную Раевым голодовку (его последняя форма протеста) расценил как «постыдные действия, идущие вразрез с той деятельностью, которой ему было позволено заниматься».

Мезенцева публично выказывала недовольство положением учителей, и дело зашло так далеко, что привело к неожиданным, малоприятным последствиям. Мезенцева и ее муж боролись с советской властью во время гражданской войны и были раскулачены в 1930 г. Однако сама она отреклась от своего прошлого, развелась с мужем, уехала в отдаленную деревню и устроилась там на работу в школу. Сначала она просто жаловалась на местных крестьян, а потом засыпала письмами власти в Москве, в т. ч. и Надежду Крупскую — известного педагога-теоретика и вдову Ленина, желая привлечь внимание к «плохому обращению местного руководства с учителями». Местные власти, однако, провели расследование и пришли к выводу, что она сама работала плохо. Сразу нашлось, что поставить ей в вину как учителю: «Обследование школы, где работала Мезенцева, показало, что школа не отвечает тем требованиям, которые необходимы трудовой советской школе. Дети пишут, читают и считают, но о существующем строе и классовой борьбе учащиеся имеют самое смутное представление». Заявив, что «обучение детей оказалось в руках классовых врагов», проверяющие рекомендовали Мезенцеву уволить, исключить из профсоюза и подвергнуть уголовному преследованию. В данном случае жалобы не только не улучшили положение Мезенцевой, но и поставили ее под удар, так как привлекли внимание к действительным или мнимым недостаткам ее преподавания.

Несмотря на разные результаты, у этих случаев много общего: они говорят о противоречиях между центральными и местными органами власти, о слабой связи преподавания с общественной деятельностью и о склонности как учителей, так и чиновников к использованию политизированной терминологии. Эти случаи позволяют говорить, что учителя имели возможность защищаться и отстаивать свои интересы. Заявления Алексеевской, что директор не терпит критики, стенания Раева по поводу его бедствий в школе и деревне и критика Мезенцевой местного начальства показывают, как учителя доступными им средствами добивались (или пытались добиться) улучшения своих позиций на школьном фронте.

Эти три истории много говорят о положении всех учителей и ситуации во всем советском обществе. К 1930 г. органы власти в Москве, включая Наркомпрос, профсоюз работников просвещения и «Учительскую газету», получили «огромное количество жалоб от сельских учителей». Только в редакцию газеты ежедневно приходило около сотни таких писем. По мнению Ефремова, все учителя одинаково реагировали на нарушение их прав: «Не находя помощи и защиты в местных профорганизациях и органах народного образования, просвещенцы шлют жалобы в центр, а часто на последние гроши едут лично в центр искать защиты». Одна десятая всех жалоб на несправедливое раскулачивание в Западной области подавалась учителями (хотя доля их в сельском населении была намного меньше), а значит, именно представители этой профессии часто взывали к справедливости руководство в Москве, когда чувствовали себя ущемленными.

Жалобы высшему руководству часто приносили успех. Согласно двум официальным докладам, больше из почти девяноста уволенных учителей трех районов были восстановлены в должности «более высокими инстанциями», а в Новоржевском районе Псковской области все двадцать четыре человека вернулись в свои школы. В подавляющем большинстве случаев при рассмотрении поданных более восьми тысяч жалоб в профсоюз решение принималось в пользу учителей. Хотя это лишь малая толика эксцессов в советских школах, такие цифры говорят о нежелании учителей терпеть произвол — они активно отстаивали свои права, апеллируя к высшим инстанциям.