— Никакой другой я не знаю. Мы с Жюльеном Ренодо опустили ее в могилу.

— Дочка была на похоронах?

— А как же. Очень красивая женщина. И притом крепкая: ни слезинки не проронила.

Я поблагодарил старика и сел в «пежо». Подождал, когда он скроется за поворотом, перелез через ограду и забрался на козырек над дверью, усыпанный сухими листьями. По водосточной трубе добрался до сорванной ставни. Просунув руку в разбитое стекло, я сумел, не порезавшись, поднять оконную задвижку и открыть окно, после чего подтянулся и оказался в темной, холодной и пустой комнате, где из мебели были только пружинный матрац да полосатый тюфяк.

В доме действительно никто не жил. В нем затхло пахло сыростью и полумрак казался зловещим.

Я вслушивался в тишину. Где-то, треща, проехал мотоцикл. И снова тишина. В доме стоял холод, влажный холод, однако я был весь в поту. Стиснув кулаки, я бесшумно продвигался вперед, следя, чтобы не скрипнули половицы. Я заглянул поочередно в две маленькие спальни, в облицованную кафелем ванную, где импозантную ванну украшала гигантская паутина, отчего она смахивала на картину Дельво, потом спустился на первый этаж. Там тоже было пусто. Немногочисленная оставленная мебель была накрыта простынями. Стенные часы стояли, их стрелки показывали десять часов двенадцать минут вечности. И так же как наверху, пол был покрыт толстым слоем пыли. На клеенке, что лежала на кухонном столе, дикие голуби улетали от горделивого охотника в шляпе с перьями. Кухонные шкафы раскрыты настежь, в них пусто. И на полу никаких следов.

Сюда уже давно никто не заходил.

На столике стоял черный телефон древнего образца. Я поднял трубку и поднес ее к уху: тишина и безмолвие. Позвонить сюда никому не удастся. Я вытер вспотевший лоб.

Я поднялся на второй этаж и выглянул: путь свободен. Спрыгнул в запущенный сад. Ну что же, если дела с Максом примут дурной оборот, я по крайней мере смогу тут зашиться. Во всем надо находить позитивный аспект, как наставляет доктор Ланцманн. А у меня сейчас большая потребность в позитивных аспектах.

Вечером, сидя за столом, я поглядывал на Марту, на ее жизнерадостную улыбку, ловил открытый, сияющий взгляд и кипел от негодования. Она обманывает меня, теперь уже нет никаких сомнений. Но почему? Может, ее жизнь перечеркнула какая-то страшная тайна? На миг у меня мелькнула мысль, что, возможно, она находится в ситуации, подобной моей. Да, это было бы пикантно — внезапно узнать, что Марта, к примеру, замешана в ограблении Депозитной кассы в Лозанне. Но это необычное совпадение наших судеб, право же, наполнило бы меня радостью и принесло облегчение. Будь мы обычной супружеской парой, я, конечно же, спросил бы ее. Но мы не были обычной парой. Я — аферист, шулер, привычный смирять свои чувства, скрывать их, оставаться бесстрастным. И даже в любви я не отдавал того, что должен был бы и мог бы отдать.

Я-то думал, что женился на эрудитке, немножко робкой, несмотря на свою замечательную красоту, а оказалось, что вступил в брак с тайной. Но может, и у Марты возникают подобные же мысли относительно меня? За фаршированным крабом меня вдруг пронзила мысль, что она, вероятнее всего, следит за мной, шпионит и что ее «отлучки» убедительней всего можно объяснить слежкой, которую она ведет за мной. За сыром я уже дошел до того, что подумал, а не легавая ли Марта. Поднося бокал ко рту, она нежно улыбнулась мне, и я ответил не менее нежной улыбкой. Итак, война началась.

Утром Марта попросила меня подбросить ее на аукцион произведений искусства. Разумеется, у нее есть права, но она не любит водить, особенно зимой, когда на дорогах гололед. Позавтракает она у Лили. Надеюсь, Лили, чудовищно богатая и очаровательная сумасбродка, еще не покоится на кладбище. Едва Марта вошла в галерею, я развернулся и помчался в аэропорт. Оттуда с телефона-автомата позвонил мисс Штрауб. Для меня никаких сообщений. Я купил билет на Брюссель и провел целый час до отлета, ломая голову над вопросом, правильно ли я поступаю, суясь прямиком в пасть волку.

Через таможню я прошел без всяких осложнений и вскоре сидел в маленьком баре недалеко от дома, где укрывался Бенни. Попивая пиво, я мгновенно вычислил двух хмырей в синих комбинезонах, которые сидели на корточках над решеткой водостока и с таким безразличием пялились на вход в дом, что вполне могли обойтись без надписи «легавый» на спине. Итак, Бенни припух. Я позвонил мисс Штрауб и велел ей передать 000 тому, кто назовется 789. 789 — это Бенни, а 000 — шифрованный сигнал, означающий, что надо срочно смываться. Но если Бенни не позвонит, ему хана: отсюда он прямиком отправится в камеру. Кто-то нас заложил, и комиссар Маленуа небось уже облизывается при мысли, что возьмет нас за задницу. Все три года, пока мы орудовали во Франции, Бельгии и Швейцарии, он и его коллеги рвали на себе волосы. Маленуа я видел только по телевизору: приземистый, седоволосый, в круглых очках русского революционера и всегда в хорошо сидящем костюме. Он не столь претенциозен, как его соотечественник Эркюль Пуаро, но и не столь эффективен, разве что наконец наступит день его торжества…

Вполне возможно, они прослушивают телефон Бенни. И тем не менее я должен предупредить его. Я в задумчивости допивал пиво, и тут меня осенило. Я придумал, как связаться с Бенни, не ставя себя под удар. Я зашел в телефонную кабинку (надо будет как-нибудь сочинить оду в честь телефонных кабинок), позвонил на телеграф и продиктовал свое послание молодой женщине, которая весьма профессионально приняла его.

Текст был короткий: «Ничтожество тройной ноль — точка — Я не состоянии терпеть паразитов что вьются вокруг тебя — точка — Прощай — точка — Эльвира». Получатель: квартира номер 113, и дальше адрес. В таких шикарных домах принято обозначать жильцов номером их квартиры, так что эта милая женщина ничуть не удивилась; впрочем, не удивилась она и когда я своим явно мужским голосом произнес подпись: «Эльвира». Решительно, свобода нравов — великое благо.

Единственно, чем она поинтересовалась, это номером моей кредитной карточки, после чего заверила меня, что немедленно отправит телеграмму. Эльвира — псевдоним, которым прикрывался Бенни, когда отправлялся на дело, переодевшись женщиной. Только мы вдвоем и знали его, и я надеялся, что Бенни поймет. Изъясняться понятней я не решился из опасений ускорить вмешательство мусоров.

Поначалу я хотел подписаться «Атос», но, подумав, решил не давать комиссару Маленуа доказательств, что мы организовали банду, состоящую из четырех постоянных членов. Я представил себе сотни тысяч мальчишек, организующих всевозможные тайные общества и берущих псевдонимы, почерпнутые из романа Дюма, и задал себе вопрос, чем эта пылкая, романтическая книга могла очаровать рептилию вроде Фила. Размышляя о Филе, я перебазировался в букинистический магазин, витрина которого выходила на выезд из подземного гаража в доме Бенни, и делая вид, будто роюсь в старых книгах на полках, пристроился так, чтобы не упускать из виду выезд.

Метельщик в синем берете уже минут двадцать старательно обмахивал метлой один и тот же кусок тротуара, как вдруг в воротах показался радиатор «Рено-25», за рулем которого сидела блондинка в шляпке. Мини-автобус «фольксваген», стоящий у тротуара, тотчас включил мотор, но метельщик, который находился у самого выезда из гаража, незаметно подал знак: дескать, не то. Я тоже был несколько озадачен: у Бенни ведь серый «гольф». Но я знал не только его склонность к переодеваниям, но и то, что он несравненный механик. Он способен украсть любую машину в любых условиях. Этому он обучился в пакистанских кварталах Лондона.