class="p1">Есть, наконец, и более высокий уровень: многие виды деятельности, такие как правовое регулирование, снабжение населения некоторыми товарами, работа общественных служб и перераспределение доходов, удобнее всего осуществлять силами государства. Здесь цифры еще более красноречивы: все преуспевающие общества организованы в государства, а все общества, не имеющие государства, чрезвычайно бедны[56].

Опять-таки есть идеологии, которые враждебны идее государства. Марксисты, создавшие на практике самую «государствоцентричную» организацию общества из всех когда-либо существовавших, внешне декларируют совсем иную цель: их теория предполагает, что государство «отомрет». Но на сегодняшний день самая влиятельная антигосударственная идеология — это идеология либертарианцев Кремниевой долины. По их убеждению, население постепенно перестанет пользоваться государственными деньгами, на смену которым придет биткойн. Каждый из суперменов, владеющих новыми коммунальными сетями электронных сервисов, будет сам решать, как лучше их использовать, игнорируя регулирующие меры государства или делая бессмысленными любые попытки их применить. Реализованная в глобальном масштабе связь по принципу «каждый с каждым» заменит территориально ограниченное общество, которому соответствует национальное государство. «Правительства Индустриального Мира, усталые гиганты из плоти и стали, оставьте нас в покое». Избавленные от опеки государства, мы все сольемся в одно гигантское целое: «неприкосновенность частной жизни более не является социальной нормой»[57]. Родится новое общество, более совершенное и в нравственном, и в практическом отношении. Увы, боюсь, что эти ожидания ложны.

Титаны Кремниевой долины, связавшие все части мира друг с другом, воображают, что тем самым они создают основы всемирного общества, которое объединится вокруг их собственных либертарианских ценностей. Это крайне маловероятно. Новые технологии, обеспечивающие связь каждого с каждым, подрывают прежние сообщества и группы, образовавшиеся в силу случайного факта общей территории, идет ли речь о локальных сообществах или целых нациях. Участие в новых сетевых группах, основанных на электронных коммуникациях, диктуется уже не случайностью, а выбором: люди предпочитают общаться с теми, кто разделяет их мнения, образуя «эхо-камеры»[58]. Этот процесс весьма точно повторяет процесс, в ходе которого истории и повествования формируют наши убеждения, все более отрываясь от общего места нашего обитания. Тем не менее наши гражданские и политические единицы все еще соответствуют местам нашего обитания. Во время выборов наши голоса учитываются на территориальной основе; социальные меры, вытекающие из выработанной нами политики, тоже реализуются на территориальной основе. Таким образом, в условиях вездесущей цифровой связи тот же самый процесс, который ранее порождал широкий разброс норм между разными политическими сообществами, сегодня порождает широкий разброс норм внутри таких сообществ. Идеи, циркулирующие внутри наших государств, становятся все более полярными, разногласия — более ожесточенными, а ненависть, которая в прежние века была характерна для отношений между государствами, теперь становится характерной для отношений между разными системами убеждений в пределах одного государства. Ненависть между государствами заканчивалась организованным массовым насилием. Ненависть, копящаяся внутри государств, будет иметь иные последствия, но они могут оказаться мрачными.

Семья, частное предприятие и государство — вот те главные арены, на которых протекает наша жизнь. Проще всего строить их в виде иерархий, в рамках которых верхние отдают приказы нижним. Но, хотя иерархии строятся быстрее, они редко эффективны на практике: люди выполняют приказы только в том случае, если начальники следят за тем, что делают подчиненные. Постепенно многие организации поняли, что более эффективный путь — делать иерархию менее жесткой, устанавливать взаимосвязанные задачи, исполнители которых ясно понимают смысл того, что они делают, давать людям больше самостоятельности и делать их ответственными. Переход от иерархии, основанной на власти, к взаимозависимости, основанной на понимании цели деятельности, предполагает и изменение типа руководителей. Вместо главнокомандующего руководитель становится теперь главным генератором и распространителем идей. Кнут и пряник сменяются нарративом.

В современных семьях родители имеют равные права и побуждают детей выполнять свои обязанности, действуя убеждением. В частных компаниях и в государственных структурах иерархии радикально упростились. Вот лишь один пример: раньше в Банке Англии было шесть разных столовых для сотрудников различных категорий. Сегодня такая степень дифференциации просто немыслима. Функция руководителей не исчезла, но видоизменилась. Для ее сохранения есть достаточно веских причин: все утопические альтернативы неизменно заводили людей в тупик.

Люди, руководящие организациями — идет ли речь о семьях, частных предприятиях или государстве, — обладают большей властью, чем их подчиненные, но масштабы их ответственности обычно намного превышают масштабы их власти. Чтобы выполнять свои задачи, они должны добиваться выполнения другими участниками группы своих, средства принуждения, которые они имеют в своем распоряжении, весьма ограниченны. Дома я, например, стараюсь убедить моего сына Алекса вовремя ложиться спать. Но «голое» принуждение — это тяжкий труд, и к тому же оно не очень-то действует: Алекс будет тогда читать тайком, под одеялом. Руководители всех эффективных организаций — идет ли речь о семье, частной компании или государстве — обнаруживают, что могут радикально повысить уровень выполнения задач подчиненными, если им удается воспитать в них чувство ответственности. Алексу не хочется спать, он бы еще почитал в постели, но если мне удается убедить его, что ему необходимо спать, мне уже не нужно принуждать его, как раньше. Так власть становится авторитетом. Выражаясь более академическим языком, происходит процесс формирования моральных норм, необходимых для решения стратегических задач. Главный источник власти руководителей — это не их право отдавать команды, а то, что они находятся в центре сетевой структуры. Им принадлежит возможность убеждать[59]. То, что лидеры используют мораль как стратегическое средство, чтобы определять ход нашей жизни, звучит зловеще и подозрительно. И однако это как раз весьма разумный процесс, благодаря которому современным людям живется лучше, чем жилось людям во всех обществах прошлого. И мы могли бы сделать наше общество еще лучше.

Но как же руководители на деле используют слово в рамках своей стратегии для воспитания ответственности? Вот, например, как это делал в 1943 году Роберт Вуд Джонсон, председатель совета директоров Johnson & Johnson. Джонсон составил свод моральных принципов компании, назвав его «Наше кредо» (текст был вполне буквально высечен в камне). Он начинается такими словами: «Прежде всего мы считаем себя ответственными перед людьми, пользующимися нашей продукцией». Обратите внимание: он пишет «мы» и «наш», а не «я» и «мой»: эти слова должны были быть символом веры как руководства, так и сотрудников. Далее перечисляются менее важные обязательства компании: перед сотрудниками, перед жителями тех мест, где работают ее предприятия и, уже в последнюю очередь, перед ее акционерами. В течение трех поколений «Кредо» поддерживали вдохновляющими историями из жизни компании, и если посетить вебсайт компании сегодня, он по-прежнему организован вокруг различных сюжетов подобного рода. Имело ли это все какой-то