их. Не минуло и нескольких лет, как разразилась новая свара меж Русью и Литовою. Дошли в тот раз витязи русские до самого стольного града литовского, ведомые Дунаем, отомстить желающим за унижение несправедливое. И дабы откупиться от Владимира и мир с ним выторговать, князь литовский отдал в жёны ему свою дочь старшую прекрасницу Апраксию. Но не один Владимир вернулся из похода с суженной, посчастливилось и Дунаю найти зазнобу себе – обручницей его за удаль великую, в бою проявленной, стала другая дочь литовского князя – Настасья. Ох, и закатили пир славный по возвращению в Киев – справили сразу две свадебки! Со временем же, когда Добрыня с Василием, как все думали, сгинули, стали прочить Дуная приемником на пост Вавилы, но случилось несчастье внезапное. На пиру по случаю назначения его воеводой начали витязи спор, кто лучший в Киеве стрелок из лука. Затеяли состязание – стрелы метать. И тут Дунай, дабы поразить всех противников своих, выдумал метнуть стрелу прямиком в кольцо, поставленное на голову суженной своей Настасьи. Поняли все, что забава пьяная уже перешла все границы, и принялись его уговаривать отказаться от задуманного. Но Дунай не унимался. И тут, дабы образумить богатыря, вскричала сестра Настасьи Апраксия, что в утробе у жены его могуч богатырь растёт! Дрогнула от того рука Дуная Ивановича, и чингалище булатное угодило точно в сердце жены его. После случившегося немудрено то, что надломилось всё в душе у него. Схоронив жену, Дунай, не прощаясь ни с кем, ускакал прочь из Киева. Думалось всем, что уж не вернётся молодец сей обратно, но не минуло и года, как воротился он вдруг, но стал человеком иным вовсе. Набожностью своей он, казалось, превосходил даже батюшку моего Левонтия. Будучи в пустони какой-то дал он обет молчания и с тех самых пор не вымолвил ни словечка. Однако же в дружину воротился обратно он, и не раз доказал всем подвигами ратными, что не утратил удали своей богатырской…

Поразил сказ Алёши Илью до глубины души его от чего-то. Уж далеко не раз он сам с головы до ног выходил из сечи лютой в крови весь противника ли, соратника. Самому не единожды приходилось погибель нести хоть и ворогу, но человеку всё же, а тут рассказ о единственной смерти и, то произошедшей давно, поди, вдруг потряс всё его естество. Он словно увидел всё произошедшее с ним с другой стороны. Но теперь не было здесь ни радости от побед, ни славы от ратных подвигов, а осталось только бесчисленное число убиенных в сражениях, в крови утопающих, и круживших над всем этим чёрных воронов. Илья вдруг ясно понял, что как бы он ни хотел и ни старался, ничего к лучшему и не изменил. Он лишь преумножил число бесконечной череды смертей и несчастий…

Он поднял полные слёз глаза и увидел вдруг вновь встречающих его и прочих дружинников, сияющих счастьем русичей. По над дорогой стояли нарядные светящиеся счастьем прекрасные девушки, осыпающие витязей своими лучистыми улыбками и цветами, за конями бежала смеющаяся ребятня, утирали слезы радости матери, пожимали богатырям руки старики с благодарностью и напутствием отеческим. Увидел он картину сию, и вмиг исторгло сумятицу из души его тепло успокоения. Нет, не зря Илья Муромец избрал путь свой и шёл по нему. Однако же дал зарок себе, что никогда не подымет меч, Святогором оставленный ему, ни под каким предлогом на кого бы то ни было, если только ни ради защиты невинных и слабых. Никогда!..

16

Занималась заря. Из-за холмов, наконец, показался стольный Киев-град. Было видно, как из-за стен крепостных высыпал народ, встретить желавший воротившихся назад защитников земли русской. Утомлённые долгим переходом кони, словно заразились от своих ездоков настроем и, вмиг стряхнув с себя усталость, понесли их домой.

Казалось, только Илья Муромец никуда не торопился. С ним, не спеша, поравнялся Турай–Батыр и спросил:

– Что ж ты, Илюша, не спешишь домой, как все прочие?

– Дом мой, как и твой, поди, в иной стороне остался.

– Так и есть. Да и вряд ли то место домом назвать можно сейчас, коль не осталось там никого из родных или близких мне.

– А что, коль не тайна сие, Турай, привело тебя в нашу сторонушку?

– О том я и хотел поговорить с тобой, Илья Муромец. Знамо, поверишь мне на слово, не станешь меня кличить блаженным ты… – И иноземец начал свой рассказ: С кем бы ни встретился я, всюду на лицах людских удивление, мол, чего надобно в краях здешних сему басурманину? Кто с опаской дорогу уступит, а кому и проучить меня вздумается за те грехи, что, по мнению их, племя моё учинило на землях сих. Хотя меня скорей стоит назвать вовсе безродным, ибо рождён был вдалеке от стороны, где жили предки мои. В ту далёкую пору, когда, поди, и сами русичи жили по иным заветам и почитали чуждых ныне богов, мой народ жил в бескрайних степях, кочуя за стадами неисчислимыми с одного места на другое. Когда вдруг пришла беда к нам до селя невиданная. Сказывали, дабы скрыться от неё отгородилось Богдойское ханство от мира всего стеной непроходимой, да и то не спасло его это. Невиданная сила, возглавляемая всесильным чудищем Скипером, пришла зорить сторону нашу. И не могло ничего сладить с ними, ибо приходили орды эти под покровом морока чародейского. Смотришь, не видать никого, а в следующий миг окружён тьмою ворогов. Было это похоже на то, что сам ты видел во время битвы минувшей. Ничего не оставалось племенам нашим, как объединиться, дабы, хоть толику шанса получив, одолеть эту силу поганую. И посчастливилось нам быть богами одаренными – появился средь нас воин великий – Темучин. Возглавил он пастухов да кочевников, и выпестовал из них воинов непобедимых, по силам коим супротив чудищ выстоять стало. Изгнав, однако, проклятых ворогов, решил великий хан, что коль смог он одолеть Скипера, то и Светом всем повелевать сможет. В итоге силой, коей мир он принесть поклялся, стал по земле нести войны и горести. Нашлись, однако, молодцы средь его воинства, кто не забыл предназначения своего, и отправились они по свету белому странствовать, отыскать дабы Скипера и погибель ему принести заслуженную. Одними их оных были я и мои братья названные, Тауказар и Ташказар. Куда их судьба привела мне не ведомо, я ж оказался на Руси. Думалось мне, что не той я дорогой последовал и быть мне убитому