на чужбине, но случись вдруг побоищу Камскому! И вижу, как встарь было всё – несметные полчища, скрытые под покровом морока! Знать и вправду в краях здешних затаилось окаянное чудище! И хоть победу удалось русичам одержать, боюсь я как бы ни случилось того же, что было и после возвышения Темучина, когда обратился он в лихо вровень самому Скиперу. Ибо кто не победил бы в борьбе супротив того чудища всё равно люд мирской в проигрыше останется. Каюсь пред тобой Илья, ибо сначала недоброе замыслил я. Как увидел, с какой лёгкостью косишь направо и налево ворога, увидел я в тебе предка своего – Темучина! Стало ясно мне, что рок твой – сокрушить Орду басурманскую, и повести свой народ кровью напоённый, дабы взрастить Орду иную уже. Занёс я булат над сердцем твои, но узрел боль в глазах твоих и мысли прочёл после разговора с Алёшей Поповичем. И понял я, что ошибся в видениях своих. Не стать новым Тимученом тебе предначертано, а – тем, кто сладит наконец-то со Скипером!..

Вспомнились Илье сразу слова Садко о некой силе тёмной, глубоко корни пустившей на земле русской…

– Благодарю тебя, Турай, за доверие, что наказ мне открыл свой. Думается мне, правь глаголешь ты. И беды наши лишь начинаются…

17

Сколько пиров славных бывало в Царьграде, а такому ещё не случалось быть! Накрыли столы прямо на улицах. Боярин ли, дружинник, монах али простолюдин, все сидели вперемешку, братину за упокой жизнь отдавших ради спасенья отечества передавали, или во славу витязей славных чарочку подымали. Пели все и плясали, делились счастьем своим и безмерной радостью. Да, завтра вновь каждый понесёт крест свой, как и прежде, но сегодня все были друг другу равные, сегодня все были русичи, пред неминуемой гибелью выстоявшие!

Тут поднялся из-за стола князь Владимир. За время похода минувшего силы, казалось, вернулись к нему. Борода, совсем поседевшая, зазолотилась вновь, а щёки, что снега белее были, зарделись алым румянцем сызнова. Однако же ноги, как видно, всё ещё плохо держали его, и думалось, дунет ветер и не удержаться князю на ногах. Посему поддерживали его с одной стороны жена его Апраксия, а с другой Лавонтий-митрополит.

– Послушайте, люди, меня, князя вашего. – Тут же стих гул празднества. – Господь соврать не позволит мне, не было ни сна, ни покоя душе моей, пока вы кровь проливали за отчизну нашу. Ведомо вам, как хотелось мне, если уж ни повести за собою рать, так оказаться подле вас на бранном поле-то, но хворь не позволила. Посему оставалось мне лишь денно и нощно Христа молить, ниспослал дабы вам он помощи. И как весть дошла ко мне о победе вашей, понял я, что молитвы сии услышаны были. Одолели вы поганых захватчиков! – Тут же загалдели все радостно. – И не свершиться тому, коль не было б с нами тебя, Илья Муромец! Низкий поклон тебе! – Все взоры вмиг обратились на оного. – Так давай же выпьем с тобою, Илюша, да побратаемся!

Тут же наполнили чашу златую мёдом хмельным до краёв самых. Испил из неё Владимир и протянул Илье, но вдруг покачнулся князь, и коль ни подхватил бы его Левонтий, обронил бы кубок сей. Взял Илья драгоценную чашу из рук патриарха и произнёс:

– Благодарствую тебе, великий князь, но зазря ты мне возносишь хвалу. Я всего лишь отечества сын, как и прочие. Не меня тебе чествовать надобно, а народ русский, супротив захватчика выстоявший. И не я победу принёс на побоище Камском. Обратил в бегство не я басурман орду, а воевода наш, Добрыня Никитич, достойный больше моего чести тобою оказанной. – И с этими словами Илья поднял высоко над головой золотой кубок и с позволения княжьего передал его Добрыне.

Возликовал народ пуще прежнего, заголосил, что мóчи есть:

– Пей, Добрынюшка! Пей!

Промолвил Добрыня:

– Спасибо вам, люди добрые, и тебе, князь-батюшка. – И со словами этими испил мёд из чаши поданной.

И вдруг кубок выпал из длани его и с грохотом рухнул на стол. Добрыня схватился за горло, лик его почернел в одночасье. Люди все замерли тут же, глядя на это с изумлением, не смея двинуться даже. Лишь Настасья, жена Добрыни, с криком отчаяния бросилась к суженому своему. Он успел лишь протянуть к ней руку, как повалился и, испустив последний вздох, умер. Повисла тишина гробовая, лишь Настасья Микулична рыдала над мужем своим, как вдруг раздался голос Алёши Поповича:

– Ах, ты, собака-князь! – Вспомнились тут же ему слова отца его, Левонтия. – Илью погубить хотел, а жизни Добрыню лишил! – И со словами этими на князя кинулся, обезумев словно. За ним, было, кинулся Илья, но вдруг толчея началась какая-то, и он не успел ухватить за рубаху товарища. И Алёша, отталкивая Левонтия, заслонявшего собой князя, кинулся на Владимира. Одним ударом повалил он его. Тут же закричал кто-то:

– Убили князя! Убили!..

Опрокинулись тут же столы со звоном и грохотом, расступился народ, в ужас придя, и ощетинились стрельцы да дружинники клинками булатными. Вольга Алёшу от князя, дух испустившего, оттягивает. Но беспокойные возгласы потонули в крике Дюка Степанова:

– Погубили князя вы! Погубили, ироды!

Обступили богатыри Алёшу, закрыв того со всех сторон.

– След вам отдать нам убийцу Владимира! – продолжал верещать боярин Дюк.

Вавила ответил ему, сжимая в руке булаву, откуда ни возьмись в руке его взявшуюся:

– Ты, боярин, остынь пока. Погубили не только князя, но и Добрынюшку. Коль вина за Алёшей, ответит он, но лишь после того, как всё выясним…

Дюк с боярами прочими, на стрельцов глянув, махнул на витязей:

– Взять душегуба немедленно!

Зазвенели секирами стрелецкие молодцы, но встал на пути их Левонтий вдруг:

– Постойте же вы, люди добрые! Что же вы свару затеяли?!

– Ты за сына своего заступаешься? – бросил патриарху Степанов Дюк. – Сам же видел, чего натворил здесь твой выродок!

– Видел я! Видел! Но Вавила прав! Нечего кровь проливать, её проли́ли достаточно! Христом-богом прошу, опустите мечи свои окаянные…

Нерешительно охрана княжья опустила булаты свои вслед за дружиною. Взяли на руки богатыри своего брата от отравы погибшего, прочие же – князя убитого, и понесли к княжьему терему. Народ расступался пред этой процессией. Казалось весь Киев потонул в тишине полной скорби, лишь Настастья с Апраксией своих мужей оплакивали…

18

Кудрёванко, разодетый в красный стрелецкий кафтан, сжимал в руках меч и весь трепетал от нетерпения. Сейчас всё должно пройти без сучка и задоринки, ибо он понимал, что ему не видать, как своих ушей, нового