– Смотрите, в какие чистые постельки вы ляжете, – говорила Еленка младшим братьям. – Помойте ножки как следует. И чтобы мне не писать!

Жаркий полдень. Город с миллионным населением, изнывающим от июльского зноя. Центральная улица, запруженная раскалёнными машинами и ленивыми толпами отдыхающих горожан.

Дебелые разморённые женщины. Туго обтянутые груди, животы и бёдра. Крупные янтарные, коралловые, стеклянные шары, колышущиеся в ушах и глубоких вырезах платьев.

Обмахиваясь платками, газетками и веерами, обладательницы массивных бус и серёг с облегчением спускаются в спасительную прохладу тёмных подвалов кинотеатров. С удовольствием помещают распаренные тела в кресла, чтобы на полтора часа укрыться от палящего солнца.

На рекламных плакатах красотки, в чём мать родила, с немо, как у рыбок, разинутыми ротиками: пить, пить! Им тоже жарко! В сквере разместился заезжий луна-парк. Под полосатым тентом у автомата, несмотря на жару, толпятся зеваки. За десятирублёвую монетку они видят в глазочек такое, что заставляет их спины конвульсивно дёргаться, а затылки и шеи – багроветь от смеха.

Молоденькие продавщицы в ларьках – с разморёнными розовыми лицами, в сарафанах, голоплечие и соблазнительные. Очереди, очереди к продавцам морсом, квасом, пепси и ледяной газировкой, очереди к лоткам с мороженым. Тонны мороженого, тонны литров жидкости – чтобы утолить жажду, охладить миллионный город.

К городскому пляжу плывёт человеческая пёстрая река. Разноцветные очки: круглые, овальные, в пятиугольных оправах, чёрные, зелёные, розовые, зеркальные. Панамы, соломенные шляпы, козырьки, яркие пляжные сумки, влажные полотенца. Мелькают голые смуглые ноги, худые и толстые, уродливые и точёные.

В пропитанном духами, пивом, дезодорантами, потом, колой, леденцами и музыкой потоке людей – три держащиеся вместе фигурки. Они резко выделяются в толпе. Они приехали в город за сто с лишним километров из посёлка, с давних времён сохранившего советское название Рыбсовхоз. Неофициально его называют Староверские Озерки.

Там ещё сохранились чистые реки и озёра, в которых водятся хариусы, стерлядки. Правда, к посёлку всё ближе подвигаются со своей безжалостной громоздкой техникой нефтяники. Всюду, где они появляются, исчезает птица, зверь, рыба. И здесь она скоро исчезнет – и посёлок, занимавшийся рыболовством без малого триста лет, останется без работы.

Быстро шагает, по-солдатски размахивая руками, маленькая прямая, тёмная от солнца женщина в полосатом пиджачке, сборчатой чёрной юбке и нарядном цветастом платке. Она по-солдатски размахивает большими, расплющенными работой кистями. За нею спешат мальчик и девочка лет семи-восьми. У них такие же, как у матери, тёмные скуластенькие лица.

Мальчик одет в новый, на вырост, костюм, в котором 1 сентября он пойдёт в поселковую школу. В новых кожаных башмаках его ногам жарко и тесно. У девочки худые голенастые, как у гусёнка, ноги в больших остроносых лакированных туфлях – скорее всего, из сундука, не выхоженных матерью в молодости. Длинная юбка мешает ей идти, забиваясь между худых колен. Чудесные каштановые косички спрятаны под платок, такой же, как у матери плотный и цветистый.

Троица нагружена покупками. Мальчик с девочкой, запыхаясь, едва поспевают за матерью. Балансируя свободными ручками, вдвоём тащат авоську, доверху набитыми вонючими кусками хозяйственного мыла и прессованной соды. Мать несёт в одной руке сумку, туго набитую пакетами с рисом, по бокам в пазухах натолканы катушки разноцветных ниток. Через плечо, крест – на – крест, перекинуты мотки капроновых сетей.

(В посёлке кое-что из этого можно купить, но хозяин передвижного ларька заламывает такие цены, что дешевле несколько раз в году вырваться в город).

Лицо у женщины сосредоточенное, отрешённое, замкнутое, полное решимости преодолеть этот трудный день. Она широко шагает, не оглядываясь на детей, не глядя по сторонам. Слава Богу, не первый раз в городе, не такие чудеса видывала.

Правда, её изумляет чудовищное количество собранных вместе и одновременно ничего не делающих людей – абсолютно здоровых, сильных, нестарых. Это кажется ей противоестественным. Её деятельную, злую на работу натуру это возмущает. Пройдись кто праздно, разряженный, полуголый по посёлку в разгар дня – его заплюют люди. Такую девушку не возьмут замуж, а кто захочет выйти за порченого парня-лодыря?!

После того как её муж утонул, она сама многое бы дала, чтобы в её семье появилась лишняя пара рук. Ещё её простодушно удивляет, как их посёлок, в котором преобладают старые женщины, способен круглый год кормить вкусной белой рыбой этих здоровых, по всему видно, потребляющих много хорошей пищи людей…

Ведь точно такие же усталые немолодые женщины работают на полях в соседних деревнях, выращивают картошку, хлеб…

Но особо размышлять и дивиться некогда – ей нужно успеть в центральный Универмаг, где есть отличный отдел. Там продаются хорошие рыболовные снасти – не то, что гнильё и ржавчина, которые пытается всучить хозяин приезжей лавочки.

Потом – в скобяную лавку. И нужно успеть к автобусу – билеты на обратный рейс лежат у неё в нагрудном кармане, надёжно заколотые булавкой.

Другое дело – дети. Правда, они уже устали оглядываться вокруг и тайно восхищаться крутящимися зеркальными дверями, манекенами в витринах – совсем как живые люди. Девочка, увидев их впервые в жизни, вскрикнула от неожиданности…

Ещё её привлекают лотки с нарядными яркими блестящими фруктами. Как они, должно быть, сказочно вкусны и сочны! Только однажды, на её памяти, вернувшись из города, мать привезла детям лакомство. Девочка раздёрнула «молнию» на кирзовой сумке и разочарованно вздохнула: сумка была до краёв полна мелкими сморщенными, как на посадку, картошками.

– Мама, зачем ты привезла из города столько мелкой картошки?

– Это не картошка, дочь, а грецкие орехи.

Целых два месяца они с братом лакомились сытными маслянистыми ядрышками: каждому по три штучки в день. Мать попробовала и помотала головой:

– Не, невкусно! Ешьте сами.

Но девочка видела, как мать, прищурившись от удовольствия, долго катала во рту сладкие ореховые внутренности…

Детей поражает великолепная и бесстыдная одежда прохожих, их красивый выговор, странное непринуждённое поведение. Дети устали, они мокрые как мышата, дышат открытыми ртами. Им жарко, тесно и неудобно в той одежде, в которую вырядила их мать, желая одеть богато и прилично, на зависть всем.

Мальчик старше. Ему стыдно за глупый неуместный школьный костюм в такую жару, за ботинки, за короткие мятые брюки, за красные носки на ногах. Он идёт быстро, стиснув зубы и глядя под ноги. Девочка тоже страдает в тесных туфлях, ей неудобно в колючей шерстяной кофте с мокрыми от пота подмышками.

Мальчику кажется, что все встречные шарахаются, стараются брезгливо не задеть их. Ему стыдно за мать, такую маленькую и стремительно бегущую, что, кажется, она вот-вот врежется в живот прохожего. Стыдно за старую скукожившуюся сумку с рисом, за выглядывающие из карманов катушки, за авоську с вонючим мылом.