Мрачное предчувствие в который раз оправдалось – через пару дней после ее слов отец скончался во сне от остановки сердца.

О его смерти скорбели не только семья и родственники, но и люди, знавшие его по работе. Как отмечала З. Фосдик в своем дневнике, записывая услышанное от Елены Ивановны, «отец ее был идеальным человеком, большим мыслителем, гуманистом. После его смерти к ним приходили его рабочие, студенты его курса и говорили: “Он был отцом нашим, учил нас, как жить”» [65] .

Екатерина Васильевна зачем-то поторопилась продать все редкие книги мужа, не сознавая их подлинной ценности и не подумав об интересах дочери, с детства обожавшей книги и чтение [66] .

В 1898 году, через несколько месяцев после смерти отца, Елене приснился очередной необычный сон, в котором она видела себя в помещении небольшого деревянного дома, где были ее многочисленные родственники. Вошел ее отец и увел ее из этого помещения на верхний этаж. Они поднялись по лестнице на площадку и вошли в комнату с необыкновенно длинным и большим окном. Широким движением руки отец указал ей на долину, расстилавшуюся за окном. Девушке запомнился необыкновенный простор местности, почти необозримая долина, в дали которой виднелись горы и холмы. Ее внимание во сне привлекло одинокое могучее дерево, стоявшее не так далеко от дома, – это дерево напоминало кедр. Этот сон тоже оказался пророческим: именно такие необъятные просторы она увидит наяву много лет спустя, во время поездки экспедиции Рерихов через Сибирь…

Невеста

В юности Елена была одной из первых красавиц во всем Санкт-Петербурге. З.Г. Фосдик лаконично писала в своем дневнике по этому поводу: «Барышней Е.И. была поразительно хороша: тоненькая, стройная – считалась первой красавицей. За ней многие ухаживали, и много людей любили ее всю жизнь» [67] .

Уже будучи женой Н.К. Рериха и матерью двух малышей, Елена Ивановна продолжала иногда получать письма со стихами, посвященными ей. В рукописном отделе Третьяковской галереи хранится одно стихотворное послание Елене Ивановне от неизвестного автора (подпись в письме не сохранилась). В стихотворении, довольно длинном, воспевалась тайна русалочьих глаз, навсегда покоряющих всех окружающих своей загадочной красотой… Стихотворное письмо заканчивается добрыми пожеланиями и смиренной просьбой передать привет мужу.

Все, кто оставил свои воспоминания о встрече с Еленой Ивановной – сколько бы тогда ни было ей лет, – единодушно отмечают в ней две яркие черты: необыкновенную красоту и особое душевное обаяние, которое она буквально излучала.

Елена Ивановна очень не любила фотографироваться, поэтому существует не так уж много ее фотографий. Зинаиде Григорьевне Фосдик она говорила, что с молодых лет терпеть не могла фотографироваться, потому что очень плохо выходила на фотографиях. Но как бы то ни было, сохранившиеся фотографии Елены Рерих дают представление о той редкой красоте, которой наделила ее природа. Если же прибавить к этому ее душевное обаяние и необычную притягательность, которую уже в ее детские годы так сильно чувствовали все, кто ее хоть раз видел, то становится понятным, почему она всегда производила на окружающих такое незабываемое впечатление.

О том, какой была Елена Ивановна в юности, рассказывается в воспоминаниях ее современницы Наталии Владимировны Шишкиной, приведенных в работе П.Ф. Беликова «Рерих. Опыт духовной биографии». Как сообщает Павел Федорович в своей работе, эти воспоминания были написаны Н.В. Шишкиной в Караганде, в Доме инвалидов, уже в 1956 году. Вот как описывала Н.В. Шишкина Елену Ивановну: « Е[лена] И[вановна] рано лишилась отца, была единственной дочерью у родителей и жила с матерью вдвоем. Они обе очень любили друг друга, и мать ее, очень добродушная, милая старушка, сохранившая свою былую красоту, не могла налюбоваться на свою “Ляличку”, как ее тогда все и называли. Да и не только мать восторгалась ею. Все, кто ни встречал Е.И., не могли равнодушно пройти, чтобы не обратить внимание на ее выдающуюся наружность. Высокого роста, стройная, очень пропорционально сложенная; полная изящества, женственности, грации и какого-то внутреннего обаяния всего ее облика, она невольно притягивала к себе все взоры. У нее были роскошные светло-каштановые, с золотым отливом волосы и пышная прическа, высокая по моде того времени, прелестный небольшой ротик, жемчужные зубы и ямочки на щеках; когда она улыбалась, а улыбалась она часто, все лицо ее освещалось теплом и лаской. Но что было самое притягательное в ее лице, – это ее глаза, темно-карие, почти черные, миндалевидные, продолговатые; как бывают у испанок, но с другим выражением. Это были лучезарные очи с длинными ресницами, как опахала, и необычайно мягким, теплым, излучающим какое-то сияние взглядом.

Глаза ее иногда щурились, как будто грелись на солнце, и мягкое, теплое, ласковое выражение их озаряло и ее саму, и всех окружающих, кто в данный момент смотрел на нее. У нее был очень мелодичный и нежный голос и всегда очень ласковое обращение, любила она называть уменьшительными именами близких ей людей. Нос у нее не был правильной формы, удлиненного фасона, но он гармонировал со всеми чертами ее лица.

В ней было какое-то очарование, шарм и необычайная женственность всего ее облика. Любила наряды, всегда [была] по последней моде одетая, очень элегантная; носила серьги, ожерелья и вообще драгоценные украшения. В ней было сильно развито чувство красоты, которую она всюду проявляла как своим внешним обликом, так и своим внутренним содержанием. Жили они с матерью в тогдашнем Петербурге, и вела она очень светский образ жизни, но всегда имела вид наблюдающей жизнь, ищущей чего-то другого, более вдохновенного, более глубокого содержания; у нее были какие-то искания, и пустая светская шумная жизнь ее не вполне удовлетворяла» [68] .

П.Ф. Беликов отметил, что эти воспоминания значительны во многих отношениях, хотя не все в них соответствует истине. В частности, Елена Ивановна не обладала высоким ростом; такое впечатление, скорее всего, складывалось за счет стройности и девичьей тонкости ее фигуры. Несомненно, с самой юности она отличалась великолепным, утонченным вкусом, но, судя по всему, о ее нарядах в то время больше заботилась ее мать. Именно ей, как мы уже знаем из дневниковых записей Зинаиды Григорьевны, Елена была обязана тому «очень светскому» образу жизни, который ей приходилось вести: Екатерина Васильевна не представляла себе жизнь дворянки без регулярных выездов на балы, и девушка вынуждена была подчиняться ее воле.

Н.В. Шишкина, конечно, не знала о том, каковы были отношения Елены с матерью. Внешне идиллические, отношения матери и дочери в действительности были довольно сложными. Позднее З. Фосдик, под впечатлением бесед с Еленой Ивановной, запишет в своем дневнике, что Екатерина Васильевна Шапошникова едва ли по-настоящему любила свою дочь [69] . Она гордилась светскими успехами Елены, тем, что ее дочь – одна из первых красавиц в Петербурге и у нее много поклонников, но душевной и духовной близости с Еленой у нее никогда не было. Екатерина Васильевна просто не понимала свою дочь. Стремление Елены к получению углубленного образования, более того – к высшим духовным знаниям, к чтению сложных философских книг было глубоко чуждо Екатерине Васильевне и поневоле отдаляло ее от дочери. Видимо, инстинктивно мать чувствовала, что ее дочь обладает каким-то своим, самобытным и глубоким внутренним миром, непостижимым, недоступным для нее. Ее раздражало то, что Елена не придает значения своим светским успехам, не любит балы и не обращает внимания на богатых поклонников, в отличие от большинства девушек ее возраста.