— Ох, Жозефина, Жозефина. Ну ты и удивила меня. Да и всех. Я думала, ты проживёшь жизнь старой девой, усыновив какого-нибудь негритёнка. Ты должна его привести на семейный ужин, ты знаешь? С его родителями…

— Их нет. Есть опекуны. Но они в его жизни мало что значат.

— Так вы ещё оба и несовершеннолетние! Где вы живёте? У тебя, втроём, богемно, с этой девушкой, розовой твоей соседкой?

— Нет, у него, в очень дорогом красивом высотном доме. Он богат, тётя, он очень известный актёр.

— Ну, Моммзены — как монахи, сидят в своём скриптории… Дай номер, я перезвоню тебе, сказать, когда родители придут в себя и когда будет готов ужин.

Я пересказала Венсану разговор с тётей; «суперженщина, — оценил он. — Шэрон Стоун». Мы раскрыли пластиковые контейнеры с едой, кафе было недорогое, но настоящее; запах кисло-сладкого соуса чувствовался за два квартала; упали у телевизора, с «Пятым элементом» по кабельному, на карту пузами и поползли по ней, как два жука по кленовому листу. «Таиланд? Гавайи? Вообще ощерившийся пальмами юг?» «к чёрту юг, у меня где-то там чуть дядя с тётей не утонули во время цунами» «дядя Люк и тётя Пандора? правда мило, что я запомнил, как их зовут?» «нет, дядя Антон и тётя Раиса; он пейзажист, а она искусствовед, смешная кошмарная пара, говорят только друг о друге; они там жили уже год, собрались совсем остаться; типа Гогены; а теперь юг ненавидят» «ладно… галопом по Европам? Рим, Париж, Стокгольм, Осло, Лондон, Кёльн, Венеция? цветное стекло, статуэтки Эйфелевой башни; а в Англии купим породистую собаку с бархатными глазами…» «да, и девочки на улицах, узнающие кумира, на которого мастурбируют, визжащие и бегущие за нашим кебом…» «да ты испорченная; перестань стервозить, я актёр скорее хороший, чем известный; а чтобы не догнали — купим джип» «джип — плохая машина, в нём не видно мира, его красоты и страданий. Иисус бы никогда в нём не ездил» «и «Праду» бы не носил… Слушай, а давай поедем в Африку».

— Куда вы едете? — переспросил папа, и без того потрясённый, как буфет с дрезденским фарфором семью баллами по шкале Рихтера. Венсан пришёл весь в чёрном, опоздав на полчаса: «вечеринка по поводу окончания съёмок, жаль, что ты не пошла, столько водки»; с белой крысой на плече. «Ты хочешь меня убить или просто обидеть?» — шептались мы в прихожей, как в закоулках Лувра; «я хочу показать, что я иной, поэтому ты со мной будешь счастлива». Родители мои находились в ужасе, таком, почти физиологическом; Венсан посадил крысу на стол, рядом со своим прибором, кормил и ласково называл «Фифи»; «обожаю маленьких и носатых», — улыбнулся родителям в объяснение; «Фифи» — так называли меня все, кто считал маленькой. В самом начале знакомства он сел в кресло, раскинув ноги, в кожаных чёрных штанах и сапогах в облип, поймал меня за талию, когда я разносила чай, и посадил на колени, поцеловал в шею, отпустил, шлёпнув по заднице. Потом вспомнил о подарке, коим оказался подлинник Сальвадора Дали. В моей семье его никто не любил как фанфарона и зазнайку от искусства, а тут ещё и такой невероятно дорогой подарок. Настоящий тупик для этикета. А теперь ещё и Африка. Родственники уже мысленно скидывались на мой гроб красного дерева с розовой обивкой, думали, какие цветы пришлют в знак сочувствия.

— Мы купим джип, фотоаппарат и кучу растворимой космической еды, возьмём аптечку и прививки сделаем, — а про себя повторяла: «я тебя убью, Венсан Винсент», перебирая способы убийства: классические народные, изощрённые японские, хитроумные в стиле семей Медичи и Борджиа. Все молчали, смотрели на него, как на студента, который и без того постоянно прогуливал, а теперь явился на экзамен, рассыпал шпаргалки и вместо ответа несёт всякую чушь, смешивая даты и имена, как в миксере, в том числе и имя экзаменатора; одна тётя Пандора реагировала нормально, не хохотала, конечно, но смотрела по-другому — с интересом, как на экскурсии; рассказала мне, как сдала моя группа: почти все тройки; улыбалась, похвалила картину, погладила крысу, спросила, в каком фильме можно посмотреть Венсана; Венсан назвал тот, с плаката: чёрные вороны, меч и серебряный перстень с волчьей головой.

— Какая ересь, — отомстил мой отец, — мои студенты предложили мне сходить с ними; кто-то из них уже смотрел этот фильм и был в восторге; я им поверил; ушёл на середине. Какое невежество, какая чушь. Как можно было придумать такую глупость о шестнадцатом веке — даже не представляю.

— Спасибо, папа, — сказала я.

— Это тебе спасибо, дочка, — ответил он, и я поняла, что могу вернуться в любой момент, надо только позвонить сегодня вечером, объяснить всё, поныть немного, сказать, что пересдам экзамены осенью, всё догоню…

— А вы специалист по Средним векам? — полюбопытствовал Венсан из своего кресла, ноги опять вытянуты, крыса сидит на самом верху, на спинке, нюхает воздух; где он её взял?

— Да, — отец защищал докторскую по инквизиции; читал мне на ночь в детстве куски, никто не верит, или говорят: «какой ужас», ищут во мне комплексы, потрясения, но это была фантастика, дети же любят жестокое: я с нетерпением ждала, когда няня искупает меня, и я нырну в кровать, как в море, и придёт папа, с тремя парами очков, потому что постоянно их терял, и массой исписанных за день листов, он ещё писал на необычной бумаге — зеленоватой, голубоватой, бледно-бирюзовой, атласной, для акварелей…

— А Жозефина специалист по чему? — продолжил расспросы из своего инфернального кресла Венсан.

— Должна была быть по Древнему Риму, как и дед, — отец молчал, мама тоже, дядя Люк крутил головой на нас всех, и тётя Пандора решила взять на себя разговор.

— Тебе нравится Древний Рим или тебе его навязали?

Я подпрыгнула, потому что думала о зеленоватой бумаге, кровати, ночной лампе — это была нежно-голубая раковина; и, может, вернуться к родителям…

— Мне нравится Древний Рим, — и вдруг услышала тишину, меня напряжённо слушали, как капанье воды ночью из кухни, голос мой прозвучал звонко, будто камень влетел в стекло.

— Мне тоже нравится Древний Рим, — сказал Венсан и встал, подошёл к камину. Надо сказать, что наш дом делился на территории: папину-мамину, дяди Люка и тёти Пандоры, дяди Антона и тёти Раисы; все части дома были под своих жителей; мы сидели в гостиной моих родителей, заполненной предметами Средних веков: чаши, ларцы, книги, два роскошных гобелена, а над камином висел настоящий двуручный рыцарский меч, он весил двенадцать килограммов. — Я всегда мечтал сыграть что-нибудь древнеримское; с Колизеем, гладиаторами и кострами. Настоящий? — посмотрел на отца, тот кивнул, привстал от ужаса, что ещё вытворит Венсан.

— У вас внешность не совсем римская, — вежливо сказала тётя Пандора. — Вы, скорее, действительно средневековый типаж: немного мрачноватый, суровый; что-нибудь про крестовые походы.

— Это я тоже играл, можно? — и, не дожидаясь разрешения, снял меч со стены двумя руками, примерился и как махнул им — легко, вокруг своей оси, словно разрубая свою тень, отказываясь от неё во имя великой легенды, чёрный, тонкий, сверкающий; воздух свистнул, меч будто ожил, отец вскочил потрясённый, и все вскочили — так красиво это было, поразительно, по-настоящему. Венсан замер в боевой стойке, держа меч без малейшего напряжения, а потом расслабился, улыбнулся нам коварно и ласково, сказал: «спасибо, великолепная вещь» — и повесил его на стенку, точно какую-нибудь невесомую картинку с бабочкой. Потом мы ушли, всех поблагодарив, будто вечер прошёл идеально, мама дала нам с собой пирога, мы шли по ночным улицам, смеялись, держась друг за друга. «Где ты взял эту крысу?» «Фэй дала, она их разводит». Потом собрались в Африку, раскидали все вещи по квартире, ели мамин пирог возле телевизора с «Кейт и Лео», занимались любовью, и я всё время видела лицо отца — мне незнакомое, обожжённое словно, увидевшее то, о чём он и мечтать не смел, — средневекового рыцаря; отец никогда не разговаривал потом со мной о Венсане, тем более о том вечере, но я знаю: Венсан подарил ему вдохновение, дал ему заряд на ещё и ещё — на всю жизнь — провести её счастливо — писать о том времени…