ни стыдилась Маргарета своей ошибки, принесшей столько горя ее семье, но пришлось ей рассказать, как когда-то обиженная фея пообещала погубить Эли и обрекла на муки неразделенной любви, которая рано или поздно сведет ее в могилу. Эли, хоть и тряслась из-за вернувшейся лихорадки, выслушала и запомнила каждое слово этой истории. Голубые глаза ее помутнели от страданий и темных мыслей, а лоб блестел от испарины.

— Я верю вам, — наконец прошептала она, враз посуровев: никогда еще ей, выросшей в любви и заботе, не приходилось узнавать о чьей-то тайной ненависти. Если равнодушие со стороны Ашвина нанесло ей глубочайшее душевное увечье, то известие о мстительной недоброй фее, напротив, прижгло кровоточащую рану. Случилось то, на что надеялся мудрый Одерик: Эли желала бороться за свою судьбу, раз уж выяснилось, что с ней жестоко забавляются.

— Веришь… и прощаешь? — с мольбой в голосе спросила Маргарета, склонившись над ней.

— Ах, матушка! Разве я могу сердиться на вас за то, что вы хотели мне лучшей судьбы? — ответила Эли, с трудом разлепив спекшиеся губы. — Но, если это правда, и на мне действительно лежит проклятие — я пойду в тот сад. Хочу говорить с феей, которая вознамерилась погубить меня. Я не вещь, чтобы распоряжаться моей судьбой, не сказав мне при этом ни слова! Даже феям не позволено так со мной обращаться!..

И как ни была Эли слаба — она тут же встала с постели, не обращая внимания на жар и слабость, и, не дожидаясь ничьей помощи, принялась одеваться. Если обиды на родителей оказалось достаточно, чтобы привести ее в сознание, то оскорбление, нанесенное феей, и вовсе чудесным образом подняло на ноги. Определенно, гнев придавал Эли больше сил, чем все микстуры доктора вместе взятые.

— Чего-чего, а неуважения к себе наша дочь не потерпит, — вполголоса сказал Одерик жене.

Эли и фея (10)

От старого сада к тому времени осталось только название: дурные воспоминания одних людей и неясные страхи других сделали свое дело — лес вернул себе эту землю, вплотную подступив к ограде усадьбы. Теперь здесь царили рябина и клены, слышался запах сосновой хвои, шелестела листьями беспокойная молодая осина. В кружевах высоких папоротников темнели искривленные останки старых яблонь, походившие на огромных черных ящеров, затаившихся в ожидании жертвы. На том месте, где Маргарета когда-то звала фею, осталась крохотная поляна, затянувшаяся влажным рыхлым мхом — ни одно дерево не решилось вырасти здесь.

— Злое, злое место! — шептала Маргарета, держа дочь за руку. — Не стоило нам сюда возвращаться!

Но как ни умоляли они с Одериком — Эли не согласилась вернуться домой.

— Оставьте меня здесь одну, — твердо сказала она. — Я буду звать фею до рассвета каждую ночь, начиная с этой. С места не сойду, пока она не ответит, и если умру, то не от любви, как ей хотелось бы, а от обычной простуды. Вряд ли госпоже волшебнице это понравится!

— Упрямства в тебе ничуть не меньше, чем во мне когда-то, — печально промолвила Маргарета, смирившись с тем, что не переубедит дочь. — Но хватит ли у тебя храбрости?..

— Храбрость в таком деле совершенно лишняя, — не согласился с ней Одерик. — Нашей дочери сейчас куда нужнее рассудительность!.. Но что толку говорить о рассудительности, если мы стоим здесь среди ночи? Вся эта затея — чистое сумасшествие!..

— Я останусь здесь, пока не увижу фею, — был единственный ответ Эли, и родителям ее пришлось смириться с этим решением.

Одерик и Маргарета нехотя оставили дочь, перед тем повторив бесчисленное количество раз свои напутствия — столь же искренние, сколько и бесполезные. Ни храбрость, ни рассудительность не пригодились Эли в ту ночь: говорить с феей без страха и оглядки — гибельное дело, а искать в ее словах истину, на которую можно опереться в своих рассуждениях — и вовсе глупо. Не станем тянуть беса за хвост: конечно же, дама туманов и звезд откликнулась на зов Эли, перед тем выждав положенное по фейским обычаям время. Поспешность не к лицу даже смертным людям, пытающимся казаться важными, а уж бессмертным созданиям торопиться вовсе не пристало, и фея точно угадала тот миг, когда надежда зовущего сменяется отчаянием, ослабляющим разум и тело.

Если к Маргарете в свое время она явилась созданием ночи, сотканным из непроглядной черноты, то к ее дочери пришла частицей млечного пути, мерцанием тумана, впитавшим в себя лунный свет. Будь на месте Эли человек, ничего о феях не слыхавший — наверняка бы сразу решил, что так прекрасно в ночи может сиять лишь нечто добрейшее по своей природе. Но Маргарета подробно и без утайки пересказала свой разговор с феей — тут уж не приходилось сомневаться, ведь эта простая женщина нипочем бы не смогла придумать столько злых и темных слов! — и Эли не обманулась красотой волшебного существа. Свет этот был жестоким и холодным, и горе тому, кто понадеется найти в нем спасение!..

— Славной ночи тебе, маленькая Эли, дочь малодушной Маргареты, — нежно и страшно промолвила фея. — Я знала, что ты пожелаешь со мной говорить. Болит ли твое сердце, милое дитя? Разрывается ли на части?..

И от слов этих Эли, еще недавно намеревавшаяся держаться гордо и бесстрашно, горько зарыдала, упав на колени. Была ли в речах феи особая магия — или силы самой Эли к тому времени иссякли, — но этого крошечного укола хватило, чтобы боль и отчаяние захлестнули ее с головой, заставив забыть о сопротивлении.

— Да, — только и смогла она произнести. — Так больно, больно!..

— Это только начало, — пела фея, приближаясь и окутывая свою жертву пронизывающим холодом. — Ты будешь страдать все сильнее с каждым днем. Все мысли уйдут — кроме той, что о его равнодушии. Все твое счастье — в нем, а кроме него — ни счастья, ни смысла. Жизнь будет пуста, как будто весь мир превратился в бледную тень себя прежнего. Ни солнечный свет, ни шум дождя, ни пение птиц, ни людской смех не тронут больше твое сердце, ведь оно целиком и полностью заполнено любовью к нему, и больше там нет места ни для чего…

— Как избавиться от этого проклятия? — прошептала Эли, не глядя на госпожу туманов, которая становилась все выше и ярче, словно питаясь горем