— От моей милости не стоит отказываться, — наконец проскрипела она. — За эту дерзость наказание должно быть примерным и долгим. Некоторым удается вымолить пощаду или откупиться. Но девчонка, в лицо назвавшая меня лгуньей, а мое благословение — обманом, да еще объявившая, что я желаю поживиться за ее счет, достойна исключительно злой смерти! Как смела ты рассуждать о моих поступках и моих мыслях, словно я одна из твоих жалких сородичей? Ты решила, будто можешь понять намерения и суждения высшего существа? Что за немыслимая дерзость! И не думай, будто обхитрила меня, сократив свои мучения. Я позабочусь о том, чтобы обмен получился равноценным!..

Как только прозвучало последнее слово, все скрыла непроглядная чернота, от которой Эли показалось, будто она ослепла. Спустя мгновение она различила фею, принявшую свой темный облик и превратившуюся в островок тьмы, усеянный мелкой звездной пылью. Как ни была черна ночь вокруг — фея была еще чернее, и, казалось, что ее чернота — бездонная пропасть, способная поглотить весь мир.

— Я уничтожу тебя! Сотру в порошок! — прошелестел ее голос, тихий и оглушающий одновременно. — Готовься к смерти, ничтожная девчонка!

Эли и фея (13)

Гнев феи если и не мог считаться справедливым, то уж точно был естественен: чего ещё ожидать от существа нечеловеческой природы, которому отказывает человек? Эли и сама знала, что такой ответ обрекает её на верную гибель, однако к той задаче, что предложила решить ей фея, на первый взгляд имелось не более двух вариантов ответов, а времени на поиск более хитрых разгадок ей и вовсе не предоставили. «Что ж, если мне надо умереть, то так тому и быть!» — повторяла она самой себе с безрассудством юности, которая ещё не знает истинную цену жизни и не так уж крепко за неё держится. Конечно, ей было жаль родителей, но Эли знала из сказок и песен, что достойная смерть — славное дело, а в славе этой близкие и родные погибшего находят утешение, — и все ещё верила в то, что это правда.

Фея тем временем, упиваясь скорой местью, шептала себе под нос то одно заклинание, то другое, перебирая их точно так же, как палач присматривается к орудиям пытки, про себя решая, с какого именно стоит начать.

— Ох, ты заслужила их все сразу! — наконец вскричала она, хмурясь и усмехаясь попеременно. — Как жаль, что я могу убить тебя только один раз!..

— Уж придётся вам обойтись этой малостью! — ответила ей Эли, невольно закрыв глаза от страха — ей не хотелось видеть торжествующее лицо феи.

Лёгкое касание крошечных коготков заставило её покоситься на свои безвольно опущенные руки — несколько верных мышей незаметно взобрались по одежде так высоко, что сумели юркнуть в рукава.

— Вас ещё только недоставало! — промолвила она тихо, стряхивая мышек. — Уходите! Что за смысл вам погибать вместе со мной?

— Что ты там бормочешь? — недовольно спросила фея, уязвленная тем, что Эли смела думать о чем-то еще, кроме своей скорой и мучительной смерти, но тут же сама отшатнулась точь-в-точь, как это делают обычные смертные: стайка воробьев и синиц, небывалых птиц для ночного времени, пролетела у самого её лица. Не успело смолкнуть их чириканье, как раздались карканье ворон и воронов, треск сорок, хриплые вскрики соек, уханье сов, а затем птичья разноголосица слилась в оглушающий сплошной крик, похожий на шум приближающейся бури. В темноте загорелись глаза — лисьи, волчьи; ревели и переступали с ноги на ногу олени, неразличимые в густой тени, рокотали хрипло старые кабаны.

И мирные домашние звери со всей округи были тут как тут, словно этой ночью невесть по чьему разрешению исчез их извечный страх перед лесными собратьями. Первыми пришли вольные коты и те псы, что не удостоились личной цепи. Их цепные собратья в это время рвались на свободу, завывая и лая на все голоса, так что даже в старом саду были слышно эхо их гневной тревожной песни, и многие из них уже мчались со всех ног, гремя обрывками цепей. За ними следовали лошади и коровы, сломавшие двери своих сараев. Свиньи подрывали загоны и с визгом топтали огороды своих хозяев. Всем они повиновались неслышимому призыву: встать на защиту Эли в старом саду.

— Что это? Почему они здесь? — фея в растерянности озиралась, закрывая свой тёмный лик звёздными руками: видно, тяжкий звериный дух и запахи скотного двора были ей не по нраву.

А голос зверей и птиц становился все громче, все неразделимее — уже не понять было, вой это или рев, карканье или писк. Монотонный, оглушающий — он заставлял гордую фею склониться, зажать уши, пасть на колени. А Эли, словно ничего не слыша и не замечая, стояла, закрыв глаза и опустив руки; могло показаться, будто она внезапно уснула и теперь едва заметно покачивается в такт своим мирным сновидениям. Но вот её губы шевельнулись — и голос зверей и птиц чуть дрогнул, меняясь, приспосабливаясь к несвойственному для него звучанию.

— Уходи, создание туманов и луны, — говорила Эли, а вместе с ней — птицы и звери. — Ты не чужая нам. Леса, реки и поля давно живут в мире с твоим народом, нам нечего делить. И до людей нам дела нет. Но это человеческое дитя умеет говорить с водой и с деревом, с птицей и со зверем. Дитя стало частью наших владений, и мы знаем, что ты желаешь ему смерти несправедливо и беззаконно. Мы не люди. Нас нельзя обмануть или подкупить, и твои покровители не смеют спорить с нашей общей волей. Уходи из старого сада и не возвращайся.

— Вот значит как? — вскинулась фея, враз поумерившая и свой гнев, и рост. — Ну что же, признаю — убивать девчонку я права не имею, хотя в обычных случаях хватает одного только моего желания. Но раз уж за неё заступается лес…

Тут возмущенно заквакали жабы, да и птицы, считавшие своей вотчиной поля, возмущенно захлопали крыльями, так что фея поспешно прибавила:

— Ох, ладно, и болота, и поля, и все здешние помойки…

Тут дружно встопорщились коты, ощерили зубы крысы, многие из которых отличались воистину исполинскими размерами, и фее ничего не оставалось как принести извинения