Я глядел на эту сцену помертвевшим взглядом и думал о ноже, что скрывается в ножнах на моем поясе. Уже не чувствовал страха — лишь холодный гнев и равнодушие. Было так, как говорил мне Брус. Я насмотрелся на жестокость и в конце концов привык к ней, но часть меня умерла, превратившись в камень. Я чувствовал тяжесть в груди, камень, холодный и шершавый, словно галька из ручья, но ничего более я не ощущал.

Их командир сбросил плащ и куртку, после чего, полуголый, потянулся к сумам, вынул нечто, что я сперва принял за два куска толстой, цветной веревки, но это были змеи. Здешние ядовитые змеи, в черно-красных узорах, толщиной с мое запястье — они спокойно свисали с его ладоней. Я подумал, что они мертвы, но, когда он обернул их себе вокруг шеи, как платок, одна из змей высунула язык, а вторая слабо качнула головой. Змеи тут зимой спят, а, значит, эти были просто отупевшими от мороза и сонными.

— Сердце! — вдруг хрипло крикнул чародей.

Один из его людей вынул широкий, искривленный, будто серп, нож и подбежал к двум защитникам лагеря, что уже лежали неподвижно. Наклонился над ними, я услышал хруст и треск разрубаемых ребер, после чего Змей вернулся, держа на вытянутой руке вырезанное из груди сердце, словно лоснящийся кровавый плод, с торчащими отрезанными сосудами, похожими на отломанные ветви. Сердце несколько раз вздрогнуло в руке Змея, когда он подавал его Деющему. Тот осторожно взял сердце, стиснул его в ладони. Ручейки крови потекли у него между пальцами, а потом — с запястья, тонкой струйкой падая на снег. Чародей принялся что-то бормотать, водя ладонью над снегом и рисуя спутанную багровую линию, свивающуюся спиралями и узлами.

Я подумал, что если мои люди еще живы, то любая минута простоя увеличивает наши шансы. Пусть насилуют девушку, мажутся в крови, нападают на несчастных охотников или углежогов. За ними идут по следу пятнадцать всадников, чтобы перебить их как бешеных псов. Уже едут сюда. Но хотя я пытался не думать об этом, одновременно видел ледяной ящик со Скорбной Госпожой и знал, что произошло нечто плохое. Ладно, пусть их не пятнадцать. Но если выжил хотя бы один, то он уже сюда направляется. И тогда нас будет уже двое.

— Да заблудятся они, идя следами Змея, да сгинут они на змеиных тропах, да оглушит их змеиное шипение, да ослепят знаки на змеиных хвостах, да восплачут они и сгинут, — бормотал Деющий. — Ибо есть в мире лишь Змеи и корм для Змеев, да будет благословен великий мастер Аакен.

Один из его людей направил коня трусцой в сторону саней, пинком сбил того, что как раз пристраивался к девушке, а потом вынул меч и несколько раз ударил сверху. Я услышал внезапный, сдавленный крик и содрогнулся. Но Змей только перерубил ремни, ранив при этом ее в ногу, а потом схватил девушку за волосы и поволок, чтобы бросить между нами, стоящими на коленях в снегу. Девушка свернулась клубком, вжимая руки между бедер и давясь сдерживаемыми рыданиями.

Деющий пал на колени, снял обоих гадов с шеи, одного за другим, осторожно распутывая их и похлопывая каждого по плоской голове, а потом — уложил на багровых зигзагах, вьющихся в снегу. Я никогда не видел вблизи, как кто-то деет, но то, что делал этот вот, казалось мне довольно странным.

Его люди сели вокруг, подняв к затянутому тучами небу ладони и издавая странный звук — словно трещотка стучала. Я никогда ранее не слышал, чтобы нечто подобное вырывалось из человеческого горла. Обе змеи стали виться по узорам на снегу, и мне казалось, что они ползут в точности по начерченным линиям. Деющий наклонился, протягивая вперед руки, покрытые толстыми шрамами, а потом сперва одна, а затем и вторая змея свернулись в клубок и вдруг прыгнули на руки, втыкая в них ядовитые зубы. Жрец откинул голову, издав не то шипение, не то крик. Змеи некоторое время сжимали челюсти, вися у него на руках, а потом отпали, бессильные, словно пиявки. Остальные подскочили к Деющему, кто-то набросил ему шубу на спину, кто-то собрал змей, снова сделавшихся осоловевшими и вялыми, впихнул их в кожаный мешок. Колдуну помогли встать; руша узоры на снегу, он вырвался из их рук и зашипел снова, и тогда я увидел, что у него черный, раздвоенный язык и жуткие желтые глаза с узкими черными щелями, мертвые, будто отполированные камешки, ровно такие же, как у его змей.

После этого мы быстро двинулись в путь. Пешие окружили нас, стоящих на коленях в снегу, а потом, тыча древками копий и пиная, заставили встать и выстроиться шеренгой. Мы рысцой двинулись вперед, ведомые тремя всадниками и окруженные копьеносцами.

Пленникам не связывали рук — Змеи просто взяли длинную веревку, на которой завязали через промежутки петли и набросили нам на шеи. Двое, что ехали на лошадях, повесили между собой сеть со Скорбной Госпожой, и так-то мы и брели по доходящему до коленей снегу, а потом по камням между деревьями и вдоль какого-то ручья.

Весь обоз двигался отнюдь не тихо. Той дело кто-то падал, потянув за собой остальных, дергая всех за шеи, и пленники всхлипывали, отчаянно дышали или давились проклятиями. Кони фыркали и порыкивали, пехотинцы стучали оружием и доспехами.

И все же, когда мы, двигаясь тропой, миновали притаившихся людей, те не обратили на нас никакого внимания. Первым был муж, стоявший с луком между скалой и стволом дерева. Если бы он притаился получше, его вообще бы не заметили, но он опирался о дерево и смотрел стеклянным взглядом в тракт, прислушиваясь, словно никто не ступал по камням, словно не доносился до него стук копыт, стоны и ругань.

За ним, среди скал и деревьев, сидели остальные — и тоже не пытались оставаться невидимыми. Грызли что-то, держали в руках луки с наложенными стрелами, но не натягивали их, а сложили на коленях, почесывались и даже зевали, словно продолжали чего-то ждать, хотя перед их глазами проходило полтора десятка человек. Кто-то из пленников стал в отчаянии кричать им, и я услышал, как смеются Змеи. Кто-то шлепнул пленника по голове и вовсе не казался обеспокоенным. Вокруг нас странно подрагивал воздух, будто раскалившись от жары, как над песками пустыни, и мы двигались, словно были духами, невидимыми для глаз живых. Мы перешли через мост над потоком, что тек на дне скалистого ущелья, а чуть дальше повстречали еще людей в засаде. И точно так же, как и предыдущие, они не остановили на нас взгляда. Пленники, заметив это, принялись плакать и ругаться. Было ясно, что сидящие тут воины мгновенно разбили бы отряд Змеев в пух и прах, но они лишь таращились стеклянным взглядом и ждали, пока трактом не поедет кто-то видимый.

Когда мы миновали засаду, пленники утратили надежду и пали духом. Всхлипывали и ступали совершенно безвольно. Я уже видывал людей в таком состоянии и знал, что непросто из него выйти. Даже если бы некто сейчас напал на Змеев, принялся бы их убивать и перерезал бы веревку, пленники стояли бы и таращились, словно овцы.

Потом мы шли еще много часов, и все время в гору. Спотыкались на обледенелых камнях, запинались о корни. Мне к тому же приходилось хуже, чем остальным, ведь руки мои все еще были связаны сзади. Остальные все время сжимали веревку, пытаясь ослабить петли, сдавившие шеи, а у меня немели спутанные руки, я не чувствовал пальцы — более того, если я спотыкался или если падал кто-то рядом, таща меня вниз, я просто повисал на веревке.