не иначе, как в единственном числе. Этим единственным был, при жизни, Фрейд. Тот факт, что Фрейд, в том, что касается бессознательного, был субъектом, знание за которым можно было предположить по праву, ставит те отношения, которые у него, в процессе анализа, с пациентами возникали, совершенно особняком.

Он не был просто субъектом, якобы знающим. Он действительно знал – не только знал, но и сумел сообщить нам это знание в терминах, можно сказать, непреходящих, ибо содержание их так и не было до сих пор с момента создания исчерпано до конца28.

«Он действительно знал», подчеркивает Лакан: Фрейд располагал своего рода Абсолютным Знанием, о котором ни один аналитик не может ни спросить, которое он не может ни деконструировать, ни оспорить. Заслуга Лакана состоит, конечно же, не в том, что он подчеркнул: любая аналитическая практика основана на иллюзии (переносе), но в том, что переход от одной иллюзии к другой (каждый перенос для любого аналитика полагается на другой перенос, перенос аналитика на своего аналитика и т. д. по нисходящей), в конечном счете, не основывается на иллюзии, поскольку Фрейд знал, ему было дано своего рода Откровение. «Секуляризованный ум», например мой, конечно же, не может принять такого учреждения на Абсолютном Знании человека, даже если человеком этим был Фрейд.

Лакановское лечение означающих имеет, таким образом, анархистский или дадаистский уклон. Даже фрейдовский аналитик может почувствовать устойчивую юнгианскую склонность к обобщениям, скажем, – «все сновидения о горящих домах символизируют влюбленность». Мы говорим о символах и знаках, когда слишком плотно соединяем означающее и означаемое. В этом случае символ – в классическом, нелакановском смысле – несет опасный когнитивный заряд. Когда означающее слишком прямо указывает на свое означаемое, то через первое мы «узнаем» второе. Когда предполагается верность означающего, мы вновь впадаем в объективизм, т. е. представляем себе психоанализ наукой о «субъекте как объекте», об объективированных субъективных значениях.

Когда же означающее обнаруживается как типично неверное своему означаемому, аналитическое толкование требует свободы (или произвольности?). Фрейдовское толкование сориентировано на здесь и сейчас и на сингулярность субъекта. Лакановское требование работы с сингулярностью каждого субъекта содержит дадаистский привкус, как в патафизике Альфреда Жарри, которая предполагала парадоксальную «науку о сингулярном, а не универсальном». Желающий Субъект может быть признан в любом означающем. Впрочем, Лакан, конечно же, понимает, что такой интерпретативный либертенизм может быстро привести к разрушению фрейдовской системы (метапсихологии), базирующейся на некоторых универсальных местоположениях, таких как Эдип, кастрация, первосцена (Urszene), прафантазии и т. д. Поэтому Лакан останавливает рассеивание означающих, устанавливая несколько фундаментальных Означающих, которые более-менее заново прочерчивают траекторию движения ключевых элементов теории Фрейда. Речь идет в первую очередь о таких означающих, как Фаллос и Имя-Отца. В некоторых пунктах имеются точки пристежки (points de capiton), узлы, в которых означающие кубики, составляющие мозаику, прикрепляются к абсолютным (absolutus: свобода от всех связей) значениям. Означающие тайным образом сориентированы этими точками пристежки, как дымоходами, на некоторые универсальности; они связаны с чем-то, являющимся частью человеческой природы. Толкование, спасенное таким образом от избыточной свободы, сохраняет свои предсказуемые фрейдовские места. Впрочем, отдельные теоретики, такие как Делез и Гваттари, предпочли уничтожить эти точки пристежки, предоставив тем самым желанию абсолютную свободу29.

На самом деле этот лакановский шаг резко противоположен структурной лингвистике, для которой ни одно из означающих не является более глубоким или более фундаментальным, чем остальные: поскольку означающие – всего-навсего набор различий, то все означающие подразумевают все остальные. Перефразируя свиней из «Скотного двора» Оруэлла30 («Все животные равны, но свиньи равнее других»), можно сказать, что для Лакана «все означающие равны, но Фаллос и Имя-Отца равнее остальных».

Потому-то и говорит Лакан о Bedeutung des Phallus.3 Этот выбор слова Bedeutung (signification по-французски и nominatum, или reference по-английски) вызывает в памяти знаменитое различие Фреге, ставшее впоследствии одним из краеугольных камней аналитической философии – различие между Sinn (значение) и Bedeutung (смысл)32, которое зачастую переводят как различие между коннотацией и денотацией. Когда мы говорим «утренняя звезда» или «вечерняя звезда», то пользуемся Sinne, коннотациями, указаниями на реальную планету, Венеру, которая суть Bedeutung выражения «утренняя звезда» или «вечерняя звезда». Когда мы говорим, мы означаем (sinnen) понятия, но в то же время зачастую мы указываем (bedeuten) на вещи. Когда Лакан говорит о фаллосе как о Bedeutung, то фактически указывает на то, что в речи субъект являет собой коннотацию, но лишь одна вещь денотирована – фаллос. Однако фаллос – не вещь, такая как планета Венера, он – означающее: можно было бы сказать, что для Лакана все означающие коннотируют, отсылают к другим означающим, но лишь одно означающее, фаллос, является единственной вещью, которая ни к чему не отсылает. Позднее он скажет: фаллос есть Sinn более радикального Bedeutung' а, Одного (il y a de l’Un).

Однако приводит ли Лакан какое-либо доказательство того, почему только отдельные означающие занимают эту абсолютную референциальную позицию? Разумеется, он пытается это сделать,33 но единственным реальным доказательством остается теория Фрейда. Лакан доверяет Фрейду в том смысле, что он предполагает: Фрейд владеет абсолютным знанием, Фрейд знал, что последняя инстанция [reference] есть фаллос; Один.

Поскольку Лакан был очень хорошо знаком с философией, он не мог оставаться безразличным к критике рядом философов теории Фрейда, которая, на их взгляд, догматична, поскольку фрейдовские толкования – не гипотезы (Витгенштейн, Буврес), не фальсифицируемы (Поппер), не верифицируемы (Грюнбаум), не могут быть подтверждены и т. д.34 Желание или удовольствие – правило фрейдовских толкований, поскольку die Lust следует толковать как установленное аксиомой, которую по определению невозможно доказать. И все же, если проявление желания субъекта не доказуемо, то какое правдоподобие может иметь аналитическое толкование и аналитическая теория?

Фрейд, особенно в последние годы своей жизни, тонко чувствовал эту проблему. Он склонялся к тому, что в основании исторических событий лежат аналитические толкования, которые фактически являются историческими реконструкциями. Человек-Волк – в реальном в возрасте пяти лет в пять часов пополудни наблюдает за родительским коитусом a tergo. Короче говоря, фрейдовское толкование сновидений само не является сновидением, потому что за этими сновидениями находятся события.

Лакан не идет «историческим» путем Фрейда. Если бы фрейдовские толкования были бы в конечном счете набором действительных исторических реконструкций (травматических) событий, тогда психоанализ опять таки превратился бы в науку о «субъекте как объекте», и не стал бы практикой признания. Однако главный вопрос остается открытым: имеет ли фрейдовское бессознательное какую-либо связь с реальным, или же психоанализ, как считал Витгенштейн, просто соблазнительная лингвистическая игра?35 Чтобы ответить на этот вопрос, Лакан выстраивает