Гениальность КПК заключена в способности ее вождей на протяжении трех десятилетий сохранять политические институты и авторитарную власть в старомодном коммунистическом стиле, сбросив при этом идеологическую смирительную рубашку. Сознательное самоотстранение партии от вмешательства в частную жизнь китайских граждан также привело к аналогичному высвобождающему эффекту. Дегуманизация повседневной жизни, столь характерная для традиционных коммунистических обществ, в Китае практически исчезла, и параллельно пропали очереди в магазинах. В ходе этого процесса КПК проявила недюжинный политический талант, каким-то образом сумев сцепить легитимность коммунистического государства с производительными силами расширяющейся предпринимательской экономики.

На место тоталитарного террора Мао Цзэдуна партия поставила своего рода социальный договор в духе «Не хочешь — не бери». Если ты играешь по правилам партии, что означает воздержание от соревновательной политики, тогда ты со своей семьей будешь жить спокойно и, может статься, даже разбогатеешь. Однако эта социальная сделка не существует в изоляции. Она подкреплена всепроницающей пропагандистской системой, которая непрерывно шельмует любые альтернативы партии. Подтекст таков: лишь КПК стоит между страной и той убийственной, ведущей к обнищанию нестабильностью, в которую не раз засасывало Китай на протяжении его истории. Этот социальный контракт, выверенный согласно указанной политике, также гласит: обогащайся, или тебе же будет хуже!

Но и при такой оговорке у китайца-частника появилось куда больше возможностей для процветания, начиная с конца 1970-х гг. Нынче рядовые китайские граждане живут совсем не так, как их родители лишь поколение назад. Одна за другой все вещи, для которых некогда требовалась партийная санкция — место твоего проживания, работы и учебы; твоя зарплата; к какому доктору ты ходишь; с кем и когда вступаешь в брак и заводишь детей; где и что именно приобретаешь; когда и куда путешествуешь и с кем — словом, все это для китайца-горожанина стало предметом личного выбора. Теперь нужны только деньги, и ничего больше. Что же касается правил, которые долгое время ограничивали миграцию сельских жителей, то и они потихоньку отменяются.

В 1950–1970 гг., когда КПК непосредственно контролировала рядовых китайцев и зачастую угрожала им смертоубийственными маоистскими кампаниями, народ научился обращать пристальное внимание на партийные заявления. Многие китайцы продолжают следить за тяжеловесными формулировками официальных новостей по случаю важных политических событий, в частности, XVII съезда. Правительственные и научные круги, даже фондовые инвесторы, которые понимают, что изменения политики, продиктованные партией, способны повлиять на биржевые котировки, до сих пор старательно прислушиваются к этим речам. А в остальном партийные заявления существуют в своего рода параллельном пространстве — подобно радиоприемнику, вечного бормотания которого большинство людей просто не фиксирует.

Самоустранение партии из многих областей повседневного быта и труда китайских граждан было в равной степени стратегическим и просвещенным маневром. При всей пьянящей свободе, которую эти изменения принесли китайскому народу, отступление партии, как ни парадоксально, лишь укрепило ее власть. КПК сумела сохранить свою тайную политическую жизнь, руководя государством из-за кулис, получая при этом почести и выгоды от либерализованной экономики и богатеющего общества.

Плоды реформы, проведенной в Китае с 1978 г., весьма ощутимы. За три десятка лет страна сумела осуществить серьезнейшую модернизацию — аналогичные события в Великобритании и США, называемые промышленной революцией, потребовали, для сравнения, ста лет. Экономика удваивается каждые восемь лет. Под руководством КПК за сравнительно сжатые сроки состоялась миграция сельского населения в города; произошел взрывной рост частной собственности: дома, автомашины, бизнес-предприятия и акции; сформирован средний класс, численность которого в два раза превосходит население Соединенного Королевства; сотни миллионов людей наконец вышли из нищеты. За последние десять лет Китай галопом перескочил через многочисленные бедствия: азиатский финансовый кризис 1997–1998 гг.; рецессию в США вследствие схлопывания интернет-пузыря и террористической атаки и сентября; а также эпидемию атипичной пневмонии в 2003 г., которая едва не остановила отечественную экономику. Когда в 2008 г. по миру ударил кредитный кризис, Китай оказался чуть ли не лучше всех подготовлен к внезапному спаду деловой активности.

В то время как партийные коллегии КПК функционируют в закрытом режиме, экономика подпитывается плодами относительно открытых обсуждений. Все вопросы, которые в большинстве развитых стран выложены на дискуссионные столы — объем открытых рынков, доля государственной собственности, опасности протекционизма и влияние плавающих валютных курсов, — точно так же выносятся на обсуждение и в Китае. Либеральные экономисты до сих пор подвергаются спорадическим волнам критики из опасения, что их идеи, по большому счету, угрожают доминантности государства. Однако тот факт, что партия безостановочно выискивает формулу, отвечающую ее двоякой цели — оставаться при власти и одновременно богатеть — означает, что к рекомендациям этих экономистов все равно прислушиваются.

Партия не вынесла одного очевидного урока из экономического успеха: наилучшие результаты дал госсектор, который был более всего открыт обсуждениям и конкуренции. В глазах КПК либеральная экономика преуспела в Китае лишь оттого, что была объединена с авторитарной политикой. В этом отношении инстинкты Китая носят традиционный для Азии характер. Видимая рука государства и невидимая рука рынка не находятся в противоречии; напротив, они созданы для взаимного дополнения и укрепления друг друга. В наши дни китайские чиновники считают чуть ли не банальным вопрос о врожденном антагонизме коммунистической политсистемы и капиталистической экономики. Реальная жизнь Китая полна символов того, как партия сумела выгодно слить воедино обе системы. В шанхайской партшколе, стоящей в четверке наиболее важных партийных вузов страны, такая конвергенция интересов входит в тематику учебного плана.

Эта партшкола, открывшаяся в конце 2005 г. и занимающая 40 гектаров территории в районе новостроек Пудун, размещена в роскошных современных зданиях, спроектированных парижскими архитекторами. Козырек над главным входом напоминает красный лакированный стол, подчеркивая традиционную для китайской культуры идею, что это «место, где мастер преподает ученику». Как и всегда, партия сознательно формирует раздельные образы школы на отечественной почве в глазах китайских слушателей, и то, как она выглядит со стороны. Официальное название школы в дословном переводе с китайского звучит как «Китайский кадровый колледж Пудун». А вот при переводе на английский слово «кадры» вместе с коммунистическим подтекстом вообще убрали, в результате получилось «Китайская академия управления Пудун», что напоминает скорее MBA-школу, нежели столп партийной системы. Небольшое изменение названия подчеркивает ключевую цель системы партшкол — в равной степени укреплять и задавать стандарты партийной лояльности и прививать современные управленческие навыки.

В первый же день занятий слушатели — сплошь перспективные руководящие работники плюс небольшой процент частных предпринимателей — совершают ритуальное посещение небольшого музея, устроенного в память о том месте, где в 1921 г. тринадцать активистов тайно учредили Коммунистическую партию Китая. По дороге в музей слушатели проходят через квартал XIX столетия, ловко перестроенный одним бостонским архитектором, где нынче полным-полно фешенебельных ресторанов и дорогостоящих кондоминиумов, а цены соперничают с ценами в мировых столицах вроде Нью-Йорка и Лондона. Начиная с середины 1990-х гг. значительная доля старого Шанхая была снесена, уступив место небоскребам и современной застройке. В 2001 году один из гонконговских магнатов-риелторов получил разрешение перестроить этот маленький квартал (именуемый Синьтяньди, или «Новый рай на Земле»), потому что согласился сберечь ряд старых, низких домов и реконструировать примыкающий к ним партийный музей.