— И еще завуч удивляется, что вы никогда не посещаете родительские собрания.

— Я не хожу на них, потому что там есть риск столкнуться с бывшим мужем… Я… Для меня это было бы очень тяжело.

— Вашего мужа мы тоже ни разу не видели, я даже не уверена, что он в курсе этих собраний, ведь вы не потрудились дать нам его координаты.

Она на секунду опешила. Она пыталась понять.

— Бумаги заполнял Тео. В начале года, когда он сказал мне подписать листы персональных данных, я действительно обратила внимание, что не вписан адрес отца, но он сказал, что потом добавит.

Я почувствовала, что она дрогнула. Сомнение заставило систему обороны дать трещину.

Мне захотелось добить ее, в голову лезли какие-то язвительные замечания, которые я едва сдерживала — много лет со мной не случалось ничего подобного.

Эта женщина не защищала своего ребенка, и это выводило меня из себя.

— Ваш муж проявлял склонность к агрессии?

— Нет, совсем нет. Почему вы задаете мне этот вопрос?

Я вышла за красные флажки — линия осталась уже далеко позади.

— Знаете, мадам Любин, когда детей обнаруживают в яме или вынимают из петли, вопросы задавать поздно.

Она смотрела на меня так, словно в меня бес вселился. Оглянулась в поисках поддержки или свидетелей. Но в этом кабинете для практических занятий, белом, отделанном кафелем, мы были одни посреди защитных ковриков и микроскопов, в воздухе витал запах хлорки, немного напоминая больницу. У дальней стенки над раковиной четко, как метроном, капал кран.

И тут без всякого предупреждения она закрыла лицо руками и расплакалась. Я оторопела и стала неуклюже сдавать назад:

— Послушайте, несколько наших преподавателей отмечают, что с Тео что-то не так. Он ведет себя скрытно, уклончиво. Он может сорваться.

Она все плакала и что-то искала у себя в сумочке, она несколько раз повторила: «Не понимаю, я не понимаю», — в ней не было ни заносчивости, ни позерства. Я заметила, что у нее на шее плохо растушеван тональный крем, на щеках из-под косметики проступают красные пятна. Воротничок блузки казался потертым, а руки — слишком старыми для ее возраста. Этой женщине досталось от жизни. Разбилось все, о чем она мечтала, и она старалась хотя бы держать лицо.

Вдруг мне стало стыдно, что я вызвала ее и вот так мучаю. Без достаточных оснований.

Мне надо было как-то закрыть тему, снять напряжение, придать нашей встрече видимость нормы. Под конец я протянула ей бумажный носовой платок.

— Мне кажется, стоит сводить Тео к терапевту. Проверить, что у него со здоровьем, нет ли там каких-то… сбоев. Его нездоровый вид внушает беспокойство. Так считает и медсестра.

Она взяла себя в руки так же быстро, как до этого расклеилась. Пообещала завтра же пойти с Тео к врачу и отдельно расспросить его насчет культпоходов.

Мы расстались внизу у лестницы. Я смотрела, как она шагает по школьному двору. Потом она в последний раз оглянулась, словно проверяя, не иду ли я за ней следом.

Я достала из сумки телефон, чтобы позвонить Фредерику.

Он тут же снял трубку, и я сказала: я напортачила. Очень сильно напортачила.

ТЕО

Он вошел в спортзал последним. Ученики сидели кружком на поролоновом мате, мадам Вертело, стоя у двери, поджидала опаздывающих и, как обычно, проверяла физкультурную форму.

Под формой мадам Вертело понимает полную спортивную экипировку: тренировочный верх и низ, настоящая спортивная обувь — не прогулочные кеды или какие-нибудь кроссовки со стразами. Несколько недель назад Тео уже заработал наказание — пришлось пятьдесят раз написать: «Я обязан приносить спортивную форму на занятия по физкультуре по вторникам в 14:00».

Сегодня, когда он хотел пройти, она выставила руку и перегородила ему путь:

— Почему не в тренировочных брюках?

Он объяснил, что на этой неделе живет у отца и что, выходя от матери, все обыскал, но не нашел эти брюки.

— А у отца что, нет для тебя треников?

Он мотнул головой, но она так просто отпускать его не собиралась:

— Он что, не в состоянии купить тебе спортивную форму?

Да, отец не в состоянии купить спортивную форму. Отца вот-вот выселят, он не выходит из дома и передвигается мелкими шажками, как зомби.

Вот взять бы и выложить ей это и получить мимолетное ощущение, что заработал очко. Но он знает, что она дико упертая и любит, чтобы последнее слово оставалось за ней. К тому же она вполне может воспринять его всерьез.

Мадам Вертело продолжает занудствовать. Как ей надоело, ну сколько можно, ученики делают что хотят, являются на урок в чем вздумается, как у себя дома, в домино они пришли играть, что ли? Он что вообще себе вообразил?

Она по-прежнему перегораживает ему проход и в конце концов выносит приговор:

— Бери брюки из ящика с забытыми вещами и надевай.

Это приказ, но Тео не двигается с места. — Живо!

Она прекрасно знает, что в этом ящике всего одна пара треников, они киснут там уже лет десять. И к тому же они розовые и крошечные.

Тео в последний раз пытается возразить, потом достает брюки и показывает ей, чтобы она сама убедилась, он держит их кончиками пальцев и надеется, что она отстанет.

— Вот давай и натягивай. И бегом четыре раза вокруг зала.

Тео бурчит, что они воняют.

— А будешь знать, как забывать форму.

И нечего им потакать. И вообще, пока он не наденет эти треники и не пробежит свои четыре круга, никакой урок не начнется.

Тео уходит в раздевалку, через несколько минут возвращается. Розовые треники едва налезли, доходят до середины щиколотки. Он ждет, что его встретят хмыканьем и смешочками, но никто не веселится. Матис несколько раз повторяет: «Вы что, так нельзя». Мадам Вертело приказывает ему замолчать, а то и его накажут.

Класс прекратил разговоры. Никогда еще в спортзале не было так тихо.

Тео снимается с места. Потихоньку, мелкими перебежками он проходит четыре положенных круга — в мертвой тишине.

Он чувствует, как волна жара заливает щеки. Он не помнит, чтобы когда-то ему было так стыдно.

Интересно, видно им оттуда, что на резинках брюк написано «Барби»?

По окончании четвертого круга не слышно ни единого смешка, ни комментария.

Он останавливается перед ней, она дает отмашку присоединиться к тем, кто сидит по-турецки на матах.

Она говорит: «Вот и отлично».

Тео устраивается возле Матиса. Когда Матис поднимает голову, чтобы улыбнуться ему, он видит, что