Ободренные своими успехами – хотя, возможно, немного разочарованные тем, что их лишили законного дня, отпущенного на разграбление города, – войска Генриха продолжили путь через горы в Апулию, соединившись с Лотарем в Бари как раз вовремя, чтобы принять участие в благодарственном молебне на Троицу. Императору в самом деле было за что благодарить Господа. Его путешествие по полуострову прошло более гладко, нежели у его зятя. Равенна его приветствовала. Анкона сопротивлялась, но поплатилась за это. Жестокость Лотаря по отношению к ней послужила предупреждением для других, и многие местные бароны предложили императору свою службу, а часто и материальную помощь. Города были настроены враждебно, хотя, зная судьбу Анконы, проявляли угрюмую покорность, но в сельской местности большинство баронов вполне добровольно перешли на сторону императора.

За апулийской границей Лотарь не встретил никакого сопротивления, пока не достиг Монте-Гаргано. Там старый замок Роберта Гвискара Монте-Сан-Анджело[11] держался три дня против Конрада Гогенштауфена и сдался, только когда Лотарь прибыл с основной армией из Сипонто и сумел взять его штурмом. Неизвестный саксонский анналист, который оставил нам наиболее детальное описание всей кампании, рассказывает, что Лотарь затем спустился в пещерную часовню, где началась нормандская эпопея, и «смиренно поклонился благословенному архангелу Михаилу». Его смирение, однако, не помешало ему украсть из часовни сокровища – золото и серебро, драгоценные камни и облачения, подаренные герцогом Далматинским за несколько лет до этого. Оно также не смягчило его сердце по отношению к тем, кто ему противостоял, а позже попал в его руки. Увечья, отрезание частей тела и вырывание ноздрей были для императора в порядке вещей; и он внушал такой ужас, что, когда он возвращался назад через те же земли, люди разбегались при его приближении.

К счастью для Апулии, Лотарь спешил и не хотел тратить время на длительные осады, пока с ним была только половина армии. Города, которые, подобно Трое или Барлетте, сопротивлялись твердо и с воодушевлением, он просто оставлял в покое: они могли подождать, пока прибудет его зять. В Трани, однако, ситуация сложилась иначе. Как только император подошел к городу, жители восстали против сицилийского гарнизона – он, вероятно, состоял большей частью из сарацин, которые не пользовались любовью в Италии, – и разрушили цитадель. Сицилийский флот, посланный на помощь гарнизону, был разбит. Дорога на Бари оказалась открыта.

Неудивительно, что германские воины, собравшиеся в церкви Святого Николая в Бари на Троицу[12], чтобы прослушать благодарственный молебен, проведенный самим папой, пребывали в радостном и приподнятом настроении. Столь благословенным был этот час, что, по свидетельству саксонского анналиста, присутствовавшие видели во время службы большую золотую корону, опускавшуюся с небес на церковь; над ней парил голубь, в то время как в ней раскачивалась дымящаяся кадильница с двумя горящими свечами. Это неуклюжее видение было несколько преждевременным, поскольку сицилийский гарнизон еще удерживал цитадель; прошел еще месяц, прежде чем он наконец сдался. Но в общем у императора имелись причины радоваться. Он и герцог Генрих продемонстрировали могущество империи по всей южной Италии; они встретились и привели свои армии практически без потерь в назначенное время в назначенное место; и, хотя из-за недостатка времени им приходилось в некоторых случаях идти на компромиссы, они ни разу не потерпели поражения. Сицилиец – они никогда не называли его королем – терпел неудачу за неудачей. Его вассалы, включая членов его собственной семьи, предали его; то же сделали и несколько его городов. Гарнизоны сдавались без борьбы, могучий флот обратился в бегство. Его главный враг Роберт Капуанский вернул себе власть и все свои владения. И ни разу с тех пор, как началась кампания, Рожер не отважился посмотреть в лицо врагу. Он, оказывается, был не только узурпатором, но и трусом.

Так, наверное, думал Лотарь, однако все было не столь просто. Рожер оставался на Сицилии, не предпринимая никаких попыток остановить продвижение императора, поскольку он знал, что император слишком силен, чтобы с ним драться, и поэтому он должен следовать своему старому принципу и избегать открытых столкновений. На Рожера работал только один фактор, но жизненно важный – время. Лотарь мог зайти сколь угодно далеко, хоть до Мессинского пролива, где, в этом Рожер не сомневался, он сумеет его сдержать; но рано или поздно император повернет назад, как многие армии захватчиков до него, из-за болезней, непереносимой летней жары Апулии или из-за необходимости добраться до Альп прежде, чем первые снегопады сделают перевалы непроходимыми. Оставалась теоретическая возможность, что старый император решит зимовать в Италии и продолжать кампанию в следующем году; но это казалось маловероятным. Армия заставит его вернуться, и он сам не захочет надолго оставлять свой трон пустым. Определенно, ни одна предыдущая имперская экспедиция не отважилась задержаться в Италии на два года, а прошлый опыт свидетельствовал, что, хотя подобные экспедиции могли иметь значительный успех на короткое время, достигнутые ими результаты редко сохранялись долго после того, как войска уходили. Сейчас единственный разумный способ действий состоял в том, чтобы поощрять врага, заставляя его продвигаться как можно дальше и растрачивать свои силы.

И еще одного полезного результата можно было добиться даже на этой стадии дипломатическим путем. Беды Рожера проистекали по большей части из того, что два самых могучих противника, император и папа, объединились против него. Если бы только удалось их развести, какое-то урегулирование стало бы возможным. Итак – согласно саксонскому анналисту – Рожер отправил гонца к Лотарю с мирными предложениями; если император остановится и признает его королем, он, со своей стороны, поделит королевство на две части. Он сам будет по-прежнему править на Сицилии, а континентальные владения передаст своему сыну, который впредь будет их держать как имперский фьеф. В дополнение он выплатит Лотарю солидную контрибуцию и пришлет второго сына в заложники.

Предложение было вполне в духе Рожера. Оно выглядело разумно и хитро, а кроме того, подтверждало имперские притязания на южную Италию, о которых нормандцы не вспоминали девяносто лет – с тех пор, как Дрого де Отвиль получил подтверждение своих прав от императора Генриха II (см. «Нормандцы в Сицилии»). На практике, правда, оно означало гораздо меньше, чем на словах; Рожер уже отдал сыновьям континентальные фьефы и явно надеялся со временем возложить на них полностью правление на континенте. Формальный сюзеренитет империи, который в теории существовал всегда, реально не будет иметь никакого значения, как только император благополучно окажется за Альпами. Тем не менее речь шла о важной политической уступке; а тот факт, что Рожер предлагал в заложники своего сына, удостоверял его искренность. Если бы Лотарь исходил только из собственных интересов, он по здравом размышлении принял бы предложенные условия, которые, хотя и давали ему меньше, чем он рассчитывал получить, укрепляли империю и казались вполне исполнимыми.