Вернувшись в Салерно, Рожер смог оценить ситуацию. В целом все складывалось не так плохо. Его политика невмешательства, позволившая германскому натиску иссякнуть самостоятельно, полностью оправдала себя. Император пришел в ужас; когда он прибыл, казалось, все складывалось в его пользу, но через два месяца после его ухода мало что осталось от его усилий, кроме апулийской смуты – старой тоскливой напасти, с которой Рожер, его отец и дядя справлялись несчетное число раз за прошедшее столетие и с которой, без сомнения, и теперь можно было справиться. Самому королевству ничего не грозило. Потери в людях и деньгах – не считая ненужных потерь при Риньяно – были минимальными. Папа Анаклет по-прежнему оставался на престоле святого Петра. Снова мудрость миролюбивого государственного деятеля одержала победу над грубой силой.

Тем не менее престиж Рожера серьезно пострадал. Многих не самых дальновидных его сторонников возмутило его бездействие, которое они принимали за трусость, его действия у Риньяно, где он, возможно, пытался восстановить свою репутацию, только укрепили их подозрения. Кроме того, хотя непосредственная опасность миновала, ни одна из главных проблем Рожера не была решена. Сицилийскую корону признавал только Анаклет; Роберт и Райнульф, эти два заядлых мятежника, все еще оставались на свободе; и раскол в папстве – первоисточник всех бед – продолжался.

Но это последнее обстоятельство тревожило не столько Рожера, сколько его врагов – и однажды в начале ноября самый непримиримый из них лично явился в Салерно, чтобы обратиться к королю. Как и другие лица, сопровождавшие папу Иннокентия, святой Бернар Клервоский провел лето не слишком приятно. Его здоровье давно было подорвано, а семь месяцев, проведенных в бессмысленном кружении по полуострову в хвосте императорской армии, отняли у него все силы. Он и Лотарь никогда не любили друг друга. Это он, а не мягкий Иннокентий возмущался собственническим отношением императора и герцога Генриха к южной Италии, которую даже «сицилийский тиран» признавал папским фьефом; и наверняка именно он убеждал и вдохновлял своего повелителя в Ладжопезоле, Монте-Кассино и прочих местах противостоять притязаниям империи.

Когда император и папа расстались в Фарфе, Бернар надеялся вернуться в Клерво для отдыха. Вместо этого его послали обратно в Апулию в надежде, что его авторитет возобладает там, где потерпела неудачу сила империи, и что он сумеет договориться с Рожером. С неохотой, которую он не пытался скрывать, он вернулся в южную Италию и присутствовал в Риньяно, где встретил Рожера в первый раз и безуспешно старался отговорить его от битвы. После поражения, как справедливо рассчитывал Бернар, король проявил больше готовности пойти на соглашение. Рожер не хотел увековечивать схизму. Он поддержал Анаклета, чтобы получить трон, но по этой самой причине едва не лишился трона. Ситуация разительно отличалась от той, которая имела место семь лет назад. В то время казалось возможным, что Анаклет одержит полную победу; теперь стало ясно, что он может надеяться только на сохранение оскорбительного титула антипапы, проведя остаток дней фактическим пленником в Ватикане. Пока Рожер будет поощрять его упрямство, император будет поддерживать мятежников в южной Италии и установить в стране мир не удастся. Естественно, король, которому измены собственных вассалов доставляли столько хлопот, не желал предавать своего сюзерена; но наверняка существовали другие варианты, кроме предательства. Так или иначе, визит Бернара давал Рожеру долгожданную возможность прервать борьбу и поговорить. Ему требовалось время, чтобы прийти в себя, и он знал, что как дипломат превосходит всех своих противников. Он оказал аббату сердечный прием и с готовностью согласился обсудить еще раз весь вопрос о папстве.

Король предложил, чтобы каждый из соперничающих пап прислал трех представителей в Салерно, дабы защищать их притязания; и Бернар согласился. Бедный Анаклет, вероятно, испугался такого явного проявления сомнений со стороны своего единственного союзника, но не мог отказаться. Он выбрал в качестве представителей своего секретаря Петра из Пизы и двух кардиналов, Матвея и Григория. Иннокентий тоже послал своего секретаря – того самого кардинала Аймери, из-за которого и начался раскол, – вместе с кардиналами Гвидо из Кастелло и Джерардо из Болоньи; оба позже стали папами под именами, соответственно, Селестин II и Луций II. Все шестеро прибыли в Салерно в конце ноября.

Разумеется, Бернар, хотя формально даже не был членом делегации Иннокентия, говорил больше всех. Вновь, как в Этампе, он, по-видимому сознательно, обходил единственный возможный предмет обсуждения – законность выборов. На сей раз, однако, он не опускался до брани; представители Анаклета могли защитить своего господина, и Рожер мог обидеться. Вместо этого Бернар апеллировал к цифрам. У Иннокентия теперь больше сторонников, чем у Анаклета; Иннокентий поэтому должен быть папой. Это был шаткий довод по всем стандартам, но пылкость речи затмевала недостаток логики.

«Облачение Христово, которое во время страстей Господних ни язычник, ни еврей не решились порвать, Петр Леони ныне разделил. Есть лишь одна вера, один Господь, одно крещение. Во время потопа был один ковчег. В нем восемь душ спаслось, остальные погибли. Церковь – тот же ковчег… Позже был построен другой ковчег, но, раз их два, один неизбежно должен быть ложным и утонет в море. Если ковчег Петра Леони исходит от Бога, тогда ковчег Иннокентия погибнет, а вместе с ним церковь Востока и Запада. Погибнут Франция и Германия, испанцы и англичане и варварские страны, все окажутся погребены под водами океана. Монахи Камальдоли, картезианцы, клюнийцы, монахи Гранмона, Сито и Премонтре и бесчисленные другие, монахи и монахини будут утянуты великим водоворотом на глубину. Голодный океан проглотит епископов, аббатов, других прелатов с жерновами на шее.

Из всех государей один Рожер вступил на ковчег Петра; если все погибнут, будет ли он один спасен? Может ли быть, что верующие всего мира погибнут, а амбиции Петра Леони, чья жизнь проходит у нас на виду, принесут ему Царствие небесное?»[14]

Как всегда, риторика аббата произвела впечатление. Немногим адвокатам на судебном процессе удавалось склонить на свою сторону защитника противоположной стороны; и все же, когда Бернар закончил свою речь, не король, но Петр из Пизы предстал перед ним, чтобы признать свои прежние заблуждения и попросить прощения. Дезертирство, да еще публичное, его собственного секретаря стало для Анаклета почти таким же серьезным ударом, как если бы от него отрекся сам король; и, когда аббат из Клерво простер руку к отступнику и увел его мягко, но торжественно, мало кто из присутствующих на разбирательстве сомневался в том, что дело Иннокентия все равно что выиграно.

Рожер, наоборот, не сказал ничего. Он предпочел откладывать решение чем дольше, тем лучше; кроме того, он не привык идти на уступки, не получая ничего взамен. Анаклет выступал в конце концов единственным гарантом его прав как короля; пока они не будут подтверждены Иннокентием, не могло идти речи о смене подданства. То же относилось к титулу его сына, как герцога Апулии, который следовало предварительно отнять у ставленника Иннокентия Райнульфа. Но на публичном суде не стоило вести переговоры такого рода. На девятый день король заявил, что вопрос слишком сложен, чтобы он мог решить его на месте. Ему необходимо посоветоваться с курией. Потому он предложил, чтобы по одному кардиналу с каждой стороны отправились с ним на Сицилию. В день Рождества он сообщит свое решение.