– Нет! Здесь оставьте.

– Ага, господине… и кнут.

– Да подавились бы вы кнутами своими! – рассвирепел Ремезов, которого уже по-настоящему раздражала вся эта нелепая ситуация. – Непонятно сказано? Во-он!

Все наконец-то вышли… кроме испуганно моргавшего парнишки… этого, как его… Демьянки Умника.

– А ты что встал? Садись вон, на скамейку, – сверкнул глазами молодой человек. – Что-то квас не несут…

– Несут, господине, – осмелился подать голос мальчишка. – Девки-то в дверь давно стучатся.

– Стучатся? – Павел удивленно приподнял левую бровь. – Чего ж я не слышу-то? Впрочем, слышу – словно мыши скребут.

– Они, господин, громче и не смеют.

– Кто не смеет, мыши или девки? А, черт с ними со всеми! Да где ж там мой квас?

Отрок проворно распахнул дверь, и в светлицу тотчас же ввалились две замарашки-девчонки – одна несла в руках большой кувшин, по всей видимости – с квасом, другая – большой поднос с пирогами.

– Заодно и поедим, – увидав пироги, пошутил Ремезов. – А то когда еще у них тут обед.

Девушки, поклонившись в пояс, ушли, и Павел поманил пальцем парнишку:

– Садись вон, на скамейку, в ногах правды нет. Да рубаху-то надень, за столом все-таки. Ну, чего ждешь-то? Садись, кому сказано? Пироги бери, наливай квас… Да не стесняйся ты, парень! Как тебя…

– Демьянко Умник, – качнув головою, отрок опустил глаза.

Белобрысый, худой, смуглый… или, скорее – грязный – он чем-то напоминал… беспризорника из кинофильма «Путевка в жизнь». Напоминал, да… причем Ремезов точно помнил, что никогда такой фильм не смотрел! Как не читал и повесть Франсуа Мориака «Мартышка», персонажа которой почему-то напоминал Демьян.

А, ладно… после во всем разберемся, дома.

– Ты почему Умник-то? – хлебнув квасу, осведомился молодой человек.

Парнишка, поспешно вскочив, принялся кланяться, и Павлу пришлось прикрикнуть:

– Хватит! Хватит, я сказал! Садись и – сидя – рассказывай.

– Так, господине… ты, верно, ведаешь.

– Ведаю! – Ремезов раздраженно пристукнул ладонью по столу, от чего его юный собеседник дернулся, словно бы получив удар по лбу. – Но от тебя все хочу услышать. Говори!

– Язм, господине, крылья сладил… думал полететь, яко птица, – опустив голову, прошептал подросток.

– Крылья? – Павел едва не поперхнулся квасом. – Из чего ж ты их сладил?

– Прутья ивовые лыком обвязал да обтянул кожей.

– А кожу откуда взял?

Демьянко опустил голову еще ниже и замолк.

– Ну? – нетерпеливо спросил Ремезов. – Украл – так и скажи, значит, за кражу тебя сейчас и били, а вовсе не за то, что полетать вздумал!

– Не украл, господине, – по щекам парнишки потекли слезы. – Просто взял… хотел вернуть, как полетаю. Крылья бы разобрал и…

– Ну, ладно, ладно, – молодой человек устыдился собственного поведения, ишь ты, учинил тут допрос. В конце концов, какое ему дело-то – украл тут кто-то что-то или не украл.

– Так полетал?

– Немножко, – смущенно кивнул собеседник. – С горки разбежался, подпрыгнул… аршинов пять пролетел, а потом – в крапиву.

– В крапиву, – передразнил Павел. – Аршинов пять и без крыльев пролететь можно… особенно когда пьяный, в овраг да кубарем.

– А кожу я бы Никите-кожемяке вернул, ты, господине, не думай! Просто не успел – увидали все, налетели…

– Налетели… Родители-то твои кто?

– Так ить, господине – в мор еще сгинули, летось с десяток назад. Меня бабка Филимона, царствие ей небесное, взращивала.

– Ладно, иди покуда, – подумав, «боярич» махнул рукой. – Да! Тиуна ко мне покличь!

Поспешно вскочив на ноги, Демьянко поклонился и выбежал прочь.

Михайло-рядович явился в тот же миг – скорее всего, под дверью, собака, подслушивал. Впрочем, черт с ним…

– Вот что, Михаил, – глядя в окно, задумчиво произнес Ремезов. – Ты паренька этого, Демьяна, не трогай – такой тебе будет мой наказ. И кату скажи!

Тиун поклонился:

– Уразумел, батюшко. Обедать желаешь ли?

– Обедать? – Павел снова посмотрел в окно, на садящееся за дальним лесом солнце. – Пожалуй, уже пора и ужинать.

– Как велишь.

– А честно говоря, что-то не хочется. Квасу с пирогами попил – вроде и сыт. Хотя… – поправив на шее повязку, молодой человек задумчиво забарабанил пальцами по заменявшей стекло слюде. – Хотя чего-нибудь вели принести, может, проголодаюсь еще… Так, чуть-чуть… И все! И чтоб больше сегодня меня не беспокоили. Устал!

– Уразумел, господине, – приложив руку к сердцу, рядович снова поклонился и вышел.

– Да! – крикнул ему вслед Павел. – Зеркало какое-нибудь принеси.

– Принесу, батюшко!

Ремезов криво усмехнулся – тоже, нашел еще «батюшку» – и вновь завалился на ложе, – а ведь действительно устал, да и весь этот морок, по правде сказать, уже начинал действовать на нервы – слишком уж много стало прошлого, слишком! Сколько он уже здесь? Часа четыре, не меньше, а то и пять-шесть. Успех, конечно, но… Когда же уже все это кончится?! Сколько можно-то? И ладно бы какая-нибудь приличная эпоха – скажем, те же пятидесятые – семидесятые – но вот это дикое средневековье… Бр-р! Даже и не скажешь наверняка, какой на дворе век! Такая вот гнусная, забытая богом дыра могла быть и в тысяча шестьсот… и в просто в тысяча каком-нибудь там году! Кольчуги… да, они и в семнадцатом веке еще бытовали, а слюдяные окошки… в средние века точно – были. И народ одет… вернее раздет – рвань, рубище, босиком все, кроме тиуна… А у того-то что на ногах? Сапоги? А черт его… не обратил внимания. Да и одет рядович получше – рубаха до колен – длинная, с узорочьем, поверх… кафтан, что ли… или это армяком называется? Нет, пожалуй, просто глухой плащ с вырезами.

В дверь негромко постучали.

– Не заперто!

Снова вошел тиун:

– Зеркало ты, господине, просил.

– Поставь вон, на лавку.

Исполнив указанье, рядович поклонился, ушел.

А Ремезов с любопытством подскочил к зеркалу – медной… нет, скорей – бронзовой, начищенной до блеска, пластине. Полюбовался собой, благо свет заходящего солнца как раз через оконце и падал… Было на что посмотреть, Павел даже вздрогнул, будто вдруг собственную фотографию увидел. Из далекой юности. С листа отполированной бронзы, чуть прищурившись, смотрел молодой человек, юноша лет шестнадцати – двадцати, точнее судить было сложно. Ну, вылитый Павел! Этакий хиппи – длинные темные волосы до самых плеч были стянуты тонким кожаным ремешком, просторная, с вышивкой, рубаха подпоясана тоненьким наборным поясом… на ногах – Ремезов, кстати, только сейчас обратил внимание – нет, не лапти, а что-то вроде – кожаная плетенка… кажется, это называлось – постолы или поршни.