Вообще, если очистить личность Иосифа II от идеализирующих его наслоений, то он рисуется нам в следующем виде. Плохо воспитанный и малообразованный, Иосиф был упрям, надменен, поверхностен, язвителен, вспыльчив. Он был слишком горяч и нетерпелив, чтобы чему-либо толком выучиться, но его выручали природный ум и пытливая живость. Особенными добродетелями или пороками он не отличался, живи он в качестве обыкновенного бюргера, его личность не выделялась бы ничем из среды многих десятков тысяч. Он не был гением, но не был и глупым; не будучи рыцарски порядочным, не был бесчестным; был в меру справедлив, стоял за правосудие; не отказывался от бокала вина, но никогда не пьянствовал; не избегал возможности изредка забыться в объятиях красавицы, но ненавидел безудержный разврат, чему особенно способствовала его склонность к сентиментальности; к религии относился спокойно и трезво, без ханжества и пиетизма. Словом, это был самый обыкновенный «порядочный человек» среднего круга. Но судьба поставила его править большой страной; он оказался достаточно неумным, чтобы носиться с отжившей в то время идеей неограниченного абсолютизма, и достаточно разумным, чтобы не натворить в этой области особенно больших глупостей.

Почти так и оценивал его граф фон Шлеефельд, к некоторому неудовольствию остальных товарищей-гренадеров.

Граф фон Шлеефельд был весьма образованным, но необыкновенно развратным и бесшабашным молодым человеком. В Вене стон стоял от его постоянных проделок: то вломится в квартиру честного бюргера и на глазах у ошеломленных родителей похитит понравившуюся ему девушку, то разгромит кабак, то устроит побоище с полицией. Многое сходило ему с рук ради отца, бывшего до князя Кауница государственным канцлером. Но в конце концов не стало никаких сил терпеть его выходки. В один прекрасный день молодца арестовали и сдали в солдаты. Шлеефельд попал во взвод к капралу Ниммерфолю и очень сдружился с нашими студентами как с товарищами по несчастью. Вообще Шлеефельда товарищи любили. Он был щедр, весел, знал множество случаев из придворной жизни и рассказывал их с большим юмором.

Когда его вместе с остальными «камрадами» пригласили принять участие в пирушке в караулке пороховой башни и под звонкое чоканье бокалов полилась веселая дружеская беседа, разговор очень быстро перешел на императора. Гренадеры наперебой превозносили Иосифа, а Шлеефельд только отмалчивался да загадочно улыбался.

– Эй, Шлеефельд, – весело сказал ему Лахнер, – мне твоя улыбка что-то не нравится. Разве ты не согласен с мнением всех остальных? Или ты что-то знаешь, чего не знаем мы? Ну так развяжи язык!

– Тема такова, что не особенно располагает к болтовне, – улыбнулся граф, – чем больше связан язык, тем он целее.

– Нехорошо, Шлеефельд, – отозвался серьезный и молчаливый Шнеманский, тоже гренадер по несчастью, так как ему пришлось записаться в рекруты после банкротства отца – богатого венского купца. – Нехорошо так говорить. Ты обижаешь всех нас, ведь мы живем как одна семья…

– Что за черт в самом деле! – вспылил Ниммерфоль, – разве среди нас имеются предатели?

Гренадеры недовольно заворчали.

– Да полно вам! – крикнул им Гаусвальд. – Вы только посмотрите, как он улыбается. Он просто хочет подзадорить нас, заставить просить себя. Да ну же, графчик, выкладывай начистоту все, что знаешь. Ведь мы судим понаслышке, а ты ближе нас знаком с придворной жизнью.

– Я не боюсь предательства с вашей стороны, – сказал Шлеефельд, – но боюсь, что вам не понравятся мои рассказы. Люди до старости любят играть в куклы. Вы сделали себе из Иосифа такую куклу и нянчитесь с ним. А ведь я должен буду сорвать все те прикрасы, которыми вы наделяете его.

– Да рассказывай ты, не тяни, – буркнул Биндер.

– Вообще странное это дело, ребята. Вы знаете, я в свое время очень много поездил по разным странам, и везде меня удивляло, что подданные крайне склонны восторгаться своими монархами, даже если для этого не имеется никаких оснований. Был я однажды проездом в маленьком прусском городке. И вот трактирщик из кожи лез вон, чтобы превознести своего «Фрица». И что бы вы думали ставил ему в заслугу? То, что Фридрих ни с того ни с сего запретил своим подданным пить кофе. Ну, скажите вы мне, бога ради, какое ему дело, что пьют пруссаки? Ведь это запрещение покушается на ту область, где, казалось бы, роль монарха кончается. А Фридрих идет за границы возможного, и это вызывает восторги. Нечто подобное происходит и у вас. Вы на все лады восхищаетесь нашим императором. А разве вы знаете его? Разве вам знаком настоящий, неприкрашенный Иосиф?

– Что же ты можешь сказать про него дурного?

– Ничего, братцы, почти ничего – ни особенно дурного, ни особенно хорошего. Да это и не важно – разве император – не такой же человек, как и мы с вами? У него имеются свои слабости, свои достоинства, а вы делаете из него какой-то идеал. Прежде всего должен сказать вам, что ваш идеал очень дурно воспитан. Вы знаете историю с его второй женой, Марией-Жозефиной? Однажды императрица появилась на парадном обеде в новомодном платье с очень широким вырезом на груди и на плечах. Во время обеда император все время косился в ее сторону. После обеда она заговорила с французским посланником. Вдруг Иосиф подходит к ним, достает свой носовой платок, закрывает им грудь жены и говорит: «Мне стыдно за вас. Прикройтесь», затем поворачивается и уходит. С императрицей истерика, обморок – словом, скандал полный. Бедная императрица-мать не знала, что ей делать… Да. Если бы нечто подобное сделал наш брат простой дворянин, так его перестали бы принимать… Вот каков он, ваш идеал. Невоспитанный, несдержанный, резкий…

– Да посуди сам, Шлеефельд, разве приятно, когда жена выставляет напоказ все свои сокровенные прелести? Ведь наш император такой скромный, такой семьянин…

– Да кто вам сказал? Уж не от скромности ли у него обе жены померли? Эх, братцы, братцы…

– Ты что-то неладное болтаешь.

– Мне говорил придворный врач, что первая жена умерла от слишком хорошего обращения – ласками замучил, а вторая – от слишком плохого. Полно вам! Император – такой же человек, как и мы, он так же создан из крови и мяса, как и мы, грешные…

– Но не будешь же ты отрицать, что император ведет очень нравственную жизнь…

– Голубчики вы мои, объясните мне сначала, что такое нравственность? Ну, что прикусили языки? Вот то-то и оно. К примеру, Ниммерфоль на моих глазах осушил две бутылки этого отменного вина, а Шнеманский – два стакана. В бутылке пять стаканов. Так что же, по-вашему, Шнеманский в пять раз трезвее Ниммерфоля? Ничуть не бывало. Ниммерфоль выпьет еще три бутылки и останется трезвым, а Шнеманский больше двух стаканов не перенесет и свалится под стол. При чем здесь нравственность? Все дело в физической природе. Одному надо для насыщения бутерброд с сыром, а другому – половину теленка. Один выпивает пять бутылок и служит как ни в чем не бывало, а другой выпивает два стакана и начинает скандалить. Одному надо пять жен, чтобы чувствовать себя довольным, а другому и одной слишком много… В известном отношении наш Иосиф был очень голодным, но он быстро насытился, хотя это и стоило жизни Изабелле Пармской. Теперь, не чувствуя физического голода, он и ведет с женщинами игру в «любовь душ»… Но при чем здесь нравственность? Это просто свойство физической природы…