Со слов Скарлетт, в начале сороковых Маррей Боулз уже отбыл трехлетний срок за физическое и сексуальное насилие над детьми, а затем в 2046-м предстал перед судом по двадцати новым обвинениям в развратных действиях и изнасилованиях малолетних. Последний случай носил садистский характер, при этом Боулз отсидел не больше трех лет. В 2049-м он освободился и поселился на побережье в Маргейте. В 2050-м перебрался на запад, в Торбей.

В конце тридцатых годов Маррей Боулз подозревался в связях в Кеном «Сантой» Барретом, педофилом и одним из последних детоубийц, для которого люди требовали смертного приговора, пока их внимание не отвлекли рекордные ливни, европейские ураганы, наводнения и повышение уровня моря. В Ноттингеме, во время садомазохистского ритуала, группа «Санты» Баррета убила двух братьев, находящихся под опекой. Ходили слухи, что эта шайка погубила гораздо больше детей. Пятеро из двадцати мальчиков и девочек, подвергшихся насилию со стороны тайной группы «Санты», так и не были найдены.

В 2043-м «Санта» Баррет был убит в тюрьме заключенными. Никто из сообщников Баррета, кроме Маррея Боулза, так и не был отслежен, а связь Боулза с убийствами не была доказана из-за отсутствия улик.

Отец понимал, почему Скарлетт предоставила ему Маррея Боулза. В основном тот, как и его хозяин, промышлял в интернатах Восточного Мидленда, и они часто перевозили своих жертв на съемные квартиры. Двое детей пробыли в плену больше года, и Маррей Боулз прибыл в Торки за год до похищения его дочери.

Возможно, за рулем был и не Боулз, но он мог входить в группу. С момента его освобождения из тюрьмы инспекторы по надзору присматривали за ним раз в месяц по полчаса, но с 2049-го он не навлек на себя подозрений. Согласно статистическим данным и старым уголовным делам, в периоды затишья у таких хищников, как Боулз, это мало что значило. Теперь все преступники оказались в основном вне поля зрения; у полиции и социальных служб появились более важные приоритеты.

Его беспокоило то, что ему не рассказали о Боулзе раньше. Грызла мысль о том, что те четверо, которым он нанес визит, были всего лишь разминкой и что его тайно проверяли и натаскивали в преддверии этого жаркого утра у дома очередного незнакомца. Как и подозревала его жена, возможно, на его шее затягивалась петля «ополченческого» скандала, раздутого фракциями, облеченными властью и связанными с военизированными формированиями. Видит Бог, что у него есть причина здесь находиться, но он не хотел, чтобы его использовали для обычного организованного преследования или очередной педофильской отбраковки. Он не хотел заниматься чем-то, не связанным напрямую с поиском тех, кто похитил его дочь.

По пути на задний двор Отец миновал пластиковую бочку с водой, покореженный сарай, промокавший и высыхавший бесчисленное количество раз. Шпалера отвалилась от крашеной цементной стены. Из-за тянущихся к воде сорняков и корней деревьев терраса стала неровной, как палуба корабля, напоровшегося на черные скалы. Отец перешагнул через раковину, чьи трубы уходили в никуда, и обошел позеленевшие мешки с отходами. У кухонной двери в нос ему ударил запах канализации. Лишь одно окно второго этажа было незашторено.

Отец нашел в рюкзаке подходящий инструмент и, вставив его в щель между рамой и замком, принялся возиться с дверью. За основной обнаружилась вторая, застекленная, но дешевая. Все стекло было в пузырьках и мутных пятнах.

Вскоре он проник на кухню, газовый баллончик в одной руке, фонарик – в другой, и остановился в помещении, длинном и узком, как камбуз на пароме. На сушилке, в раковине и на кухонном столе громоздились горы разномастной посуды. Из упаковок соевой еды была построена шаткая башня. Отец чувствовал запах газа и сырой древесины. За открытой дверью в дальнем конце коридора царила безмолвная темнота.

Сквозь протертый насквозь ковер проглядывали деревянные доски пола. На стенах, усыпанных древними, торчащими словно личинки дюбелями, не было никаких украшений. Интерьер десятилетиями не видел краски или новых обоев.

Гостиная была заставлена коробками, ящиками и грудами хлама, наваленными на темную мебель. На окнах столовой, выходящих в сад, висели шторы горчичного цвета. На полу – облезлый красный линолеум, стены светлые, но грязные. Кто-то разбил молотком кирпичный камин, однако обломки оставил на полу, будто работа была остановлена из-за нехватки сил и осознания тщетности намерений.

Поднимаясь по узкой лестнице, Отец чувствовал, как перила шевелятся у него под рукой, а в темном и теплом воздухе над ступенями висит сальный запах. На площадке второго этажа было все то же самое, а запах стал еще сильнее, будто какое-то животное спряталось в доме от жары и надышало в темноте.

На втором этаже было четыре двери болезненно-ванильного цвета – и все закрыты. Отец решил, что за ними находятся три спальни и одна ванная. Панели матового стекла над каждой дверью наводили на мысль о том, какие ужасы, родившиеся в огромной лохматой голове Маррея Боулза, могут скрываться за ними. Отец представил себе призраков прежних жильцов: пожилая пара вышедших на пенсию работников уолсоллского местного совета с содроганием и ужасом наблюдала за беспощадным разрушением дома и переездом в него злодея.

На стене второго этажа, между двумя дверями, висела одинокая картина. Будто предупреждение о том, что обитало в соседних комнатах. Отец посветил на нее.

И отпрянул.

В центре холста на чистом черном фоне была изображена фигура: человеческий труп. Голый и ухмыляющийся, с ребрами, проглядывающими сквозь болезненно-зеленую кожу, и с впалым животом. Он вздымал вверх костлявые руки, в которых держал что-то похожее на розовый фрукт.

Прищурившись, Отец подошел ближе. У серых грудей тощей как скелет фигуры висели сосущие их безжизненные младенцы. Еще три корчились, словно личинки, между ног мертвеца. Бледные и пухлые, похожие на жутких херувимов, младенцы смотрели вверх усталыми белыми глазами. Под ними, на маленьком свитке, было написано: Nihil. Nemo.[5] Отцу они ни о чем не говорили. Снова латынь и неприятное напоминание о граффити в Пейнтоне; еще одна истощенная фигура, наводившая на мысль об упадке, возможно даже смерти с намеком на греховность. В темноте эта связь показалась Отцу глубоко тревожной.

Испытывая тошноту и дезориентацию, Отец продолжал хмуро, с ужасом и недоумением, разглядывать картину. Вдруг где-то в темноте распахнулась и ударилась о стену дверь.

Он вздрогнул.

По расхлябанным половицам застучали тяжелые ноги. Темную пещеру заполнило лихорадочное дыхание, в котором чувствовалось животное возбуждение.

У тебя за спиной.

Отец развернулся, царапнув по потолку лучом фонарика.

Молния от размозженных нервов пронзила плечо, и он повалился вперед с болтающейся как плеть рукой. В подушечки пальцев будто вонзились булавки и иглы. Фонарик упал, подпрыгнул, покатился, осветив вскользь грязные парусиновые туфли и неряшливо забинтованную лодыжку. Боулз. Все поле зрения заполнили огромные топчущиеся ноги, пока Отец не отполз по грязному ковру в сторону.