– Ну что ж… давай проверим твою гипотезу, – предложил Афраний.

* * *

В раздевалке было пусто, как и повсюду в термах. Фрументарии принесли несколько фонарей и стали оглядывать ниши, но ничего пока не находили ценного – в одной нашли оставленные скребки. В другой забыли набедренную повязку.

– Надо было поспорить с тобой на тысячу сестерциев, что твое предположение неверное, – я бы выиграл… – хмыкнул Афраний.

– Да, надо было… и да, хорошо, что не поспорил, – я сохранил тысячу… Но я узнаю, в чем дело… Помнишь, ты говорил, что хозяин с женушкой хотели бежать, и мы схватили их в последний момент…

– Ну да…

– Где лежат вещи, которые они собирались брать с собой? Ведь они что-то приготовили в дорогу?

– Всё в малом триклинии – там, где заперли женщин.

– Ага! Вот там-то и надо искать… – решил Приск.

– Что искать?

– Не знаю. Но что-то такое, за что можно убить.

* * *

Устроилась Береника неплохо – на одном из лож триклиния для нее разложили ткани и подушки, и теперь хозяйка полулежала, завернувшись в тонкий шерстяной покров. Служанки сидели на полу возле ложа госпожи. Приск подумал, что, наверное, так проводила последние часы Клеопатра. Смуглая девушка играла на флейте, остальные слушали. Никто не ложился спать. Однако ничто и не говорило о том, что хозяйка дома находится в опасности. Казалось, женщина решила провести остаток вечера в кругу домашних рабов.

Когда Приск вошел, Береника приподнялась на локте, но не встала. Она была чудо как хороша. Необыкновенно светлая матовая кожа, миндалевидные глаза, тонкий нос с горбинкой, изогнутые, как лук Амура, губы… Ожерелье на шее – золотое с жемчугом и гранатами. На запястьях – в таком же стиле браслеты. Сейчас она выглядела так, как и положено богатой матроне. Тогда почему у фонтана с дельфинами она выглядела как потерявшая все горожанка?

Запах тайны, обмана, игры… Вот только в какую игру играют Александр и его супруга? И что именно Приск должен найти? Именно он – и это должно сразу броситься в глаза…

– Мы должны осмотреть те вещи, что сложены в углу триклиния, – сообщил Приск.

– Пришел грабить? – дерзко спросила Береника. – Только запомни, трибун, я могу рассердиться, и тогда тебе придется о-очень несладко. – Она потянулась, как сытая кошка.

– Возможно… – Приск сделал знак фрументариям, и те притащили сундуки и кожаные мешки из угла, стали высыпать на пол ткани, украшения… заблестело золото, серебро, жемчуг…

– Ничего не брать! – предупредил трибун. – Вот ты! – подозвал он одну из служанок. – Будешь складывать осмотренное в сундуки.

Оранжевые, желтые, зеленые шелка перетекали через его огрубевшие за время раскопок пальцы. Золото и гранаты, жемчуг и янтарь сыпались в серебряные шкатулки…

Стоп! Приск наклонился и из груды одежды вытащил тунику с длинными рукавами. Она была вышита по подолу, вороту, рукавам и по центру груди узором из цветных каменьев и золотой нитью. Сердолик, гранаты, яшма и агаты… каждый камешек был просверлен и аккуратно пришит к одеянию. Приск видел такие одежды только однажды, и только в одном городе – это была Хатра. К тунике прилагались и шаровары, и сапожки, а также пояс из золотых пластин – опять же украшенный каменьями. Застегивался он изображением бога в уборе из шипастых лучей.

– Изображение бога Шамша… – проговорил Приск, глядя на Беренику. – И хатрийские одеяния. Откуда все это здесь?

– Вот глупый! Если бы я помнила всех, кто дарил мне золотые браслеты…

– Это не браслет. Это – мужской пояс, и на застежке изображение солнечного бога Шамша. И ты ему не поклоняешься. Как и твой муж… Не так ли? Чьи это одежды?

– Откуда мне знать? – пожала плечами Береника. – Возможно, забыл один из любовников. Ты, к примеру, никогда не оставлял у девицы, кроме семени, еще и какую-нибудь тряпку? Или колечко, хотя бы бронзовое?

Расчет был прост – своею дерзостью она намеревалась смутить трибуна.

– Я скажу! – кинулась к Приску одна из служанок. – Только ты заплати мне, добренький господин…

– Да уж не беспокойся, плату получишь… – сладко улыбнулась Береника, как будто обещала щедрую награду. – Я сдеру с тебя кожу и буду носить вместо плаща.

– Господин… – Девчонка побледнела и подалась назад.

– Не бойся! – повысил голос Приск. – Угрозы ее пустые. Уж скорее с твоей госпожи сдерут кожу.

– Осторожней, трибун, я предупреждала… – небрежно заметила Береника. – Я могу рассердиться – и тогда – берегись!

Она непринужденно переменила позу, туника ее не была сшита по бокам. И теперь будто ненароком обнажилось бедро. В комнате не осталось ни одного мужчины, кого бы не охватило возбуждение при виде этих округлых линий.

Приск отвел глаза.

– Говори! Живо! – прикрикнул трибун на служанку.

– Эту одежду и этот пояс привез один толстый старик, что притащился к нам аж из Селевкии на Тигре…

– А… – Приск едва не сказал: ты говоришь про Пакора? – У него было такое странное имя.

– Да, господин, добренький господин, сладенький господин… Его называли и вправду чуднó – Амиисах… Он передал эти одежды и сказал – они одного господина, и имя ему будет Илкауд. И сказал, если человек наденет пояс с этой застежкой, может безбоязненно приехать к нему в Селевкию. Он ужасно шепелявил, но я все поняла.

– Этот старик сказал все это тебе?

– Что ты, господин! На меня он и не взглянул. А если бы и взглянул – то вряд ли бы разглядел – глаза у него были мутные, как будто два светлых голубых камешка. А я все слышала, потому что причесывала утром мою госпожу, потому что ей казалось, что я больно дергала ее за волосы. А я очень хорошо причесываю, и лучше меня никто не сделает волосы блестящими и пушистыми. Ау меня на руке образовалась от ее укола язва, из нее гной идет, и рана не заживает. И теперь госпожа грозит отослать меня в лупанарий. А потом, когда я закончила прическу, госпожа вышла из комнаты в перистиль, куда явился тот старик, и я все слышала. А господин в это время тоже был в перистиле. И старик все это говорил и ему. А говорил он громко, как человек, который привык командовать на поле боя и уж более не умеет говорить тихо. Это вот как ты, добренький мой господин…

Приск усмехнулся – обычная ошибка знати: всех рабов они считают немыми и глухими.

– Ах ты гадина! – выдохнула Береника. – Стоило не руку тебе проткнуть, а глаз выколоть. Вернее – оба. Но мне все равно, что ты тут болтаешь… Все это брехня глупой вруньи. Не тебе, трибун, решать чужую судьбу. Может быть, ты умрешь к утру, а я приду поглядеть, как тебя убивают… Я обожаю смотреть на казни. – Голос Береники сделался ну прямо медовый. – Так ведь я говорю, Зосим?

Трибун обернулся. На пороге стоял отпущенник Адриана. Он был малость встрепанный, видимо, ну очень торопился сюда прибыть. За последнее время он как будто высох. Похудел, поседел, как-то стал скорбен лицом. И от одежды его, несмотря на то что была она почти новая, пахло пылью и потом.