Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ва́рвара.
P.S. Я вам говорила, что меняюсь! А вы думали, выдумываю?
14 декабря
Воскресенье
Здравствуйте, любезный Николай Антонович! Благодарю вас за напутствие и за труд, что вы взяли на себя, приписав лично несколько назидательных слов в последнем тетушкином письме ко мне. Участие ваше в моей судьбе мной глубоко ценимо. Моя «ветреность», мои «безрассудство и легкомыслие», моя «разболтанность» (очень интересное слово) – все вместе, будьте уверенны, вмиг испарилось, как следствие и по причине вашего неудовольствия. Теперь вы, конечно, и со всем спокойствием, позволите нам с Елизаветой Андреевной поболтать тет-а-тет о делах сугубо женских, разумеется, пустых, что бывает для ушей мужчин, сколько мне известно, весьма обременительным.
Здравствуйте, милая тетушка! Прошу вас лишний раз убедиться в отсутствии Николая Антоновича и дать мне честное слово, что муж ваш отныне и впредь не станет прямым свидетелем нашей с вами переписки. Дядя слишком вспыльчив и нетерпелив, а я, как вам известно, отнюдь не обладаю даром смирения, отсюда: как бы нам с ним скоро не поссориться. Думаю, для всех так будет лучше, если о моем житье-бытье узнавать он будет выборочно и из ваших уст только. NB: не рассудите мою просьбу превратно, я по-прежнему люблю и уважаю вас обоих.
Прежде всего, и в чем вы можете разубедить также и Николая Антоновича – я не «меняю женихов». Ах, если бы только выражение это в моем случае было допустимо, я сочла бы себя первой в мире счастливицей. А так, вопреки всему, в том числе и собственному желанию, я не могу дать четкого определения тем отношениям, что сложились между мной и Женей. Чтобы назвать его «своим» молодым человеком, мне недостает оснований, при этом мы, определенно, «встречаемся». Такая неоднозначность положения для меня, мало сказать, что мучительна; поставить же вопрос ребром – мне не хватает духа. Лучше «так», чем вообще «никак», что бы было для меня сейчас равносильно гибели. Я не драматизирую. Любовь моя невыносима, равно как немыслимо сейчас ее отсутствие.
Но о Евгении подробнее еще представится нам случай поговорить, между прочим. К тому же кроме выражения восхищения я не найду о нем других слов, а с вами, сколько можно судить, эта шутка опасна. «Что русскому хорошо, то немцу смерть». Один вопрос: кто из нас с вами, тетушка, иностранец? В последнее время, я заметила, все облюбованное мной, вы непременно отвергаете, и напротив, что мне постыло, опротивело, вы, будто нарочно и мне на зло, спешите оценить. За примером, благо, далеко ходить не приходится. Костя.
Давайте вспомним, сколько нелицеприятных отзывов и нелестных суждений исходило от вас о Косте, пока он был мне мил. Теперь же, когда я имела несчастье столько разочароваться в нем, обнаружив множество его недостатков, к слову, и перед вами! – теперь вы не чаете в нем души. Он вдруг стал для вас умным, благородным, порядочным, и главное, что перед Женей оказался в явном преимуществе. Помилуйте, но ведь это абсурд! По-хорошему здесь и сравнению-то места отвести нельзя, а вы умудряетесь… Это как… как таджикский предпочесть французскому! При всем моем уважении к носителям первого… И хотя ни одного ни другого языка я хорошенько не знаю, но если на слух, то мне почему-то кажется… В общем и в целом, пусть я что-то не то здесь представила, суть, я думаю, вам должна быть ясна: что такое Костя? и кто такой Женя! Надеюсь, вы меня понимаете. Не хочу показаться голословной, вот вам случай:
Костино «Нехорошее предчувствие» помните? Я вам пересказывала: «Утро. Утро раннее. Утро обыкновенное, обыкновенное крайне…» Что это, – все собиралась у него спросить, – «крайне обыкновенное утро»? Что за несуразица? Впрочем, мало ли в его романе такого, что «на голову не налезет». Это «Нехорошее предчувствие», поверьте, из всего прочитанного мной (до конца дойти мне просто не хватило духу), еще стоит выделить; о силе таланта, значит, сами можете судить. И вот где суждено мне было оказаться «героиней»! Но да ладно, эта песня спета, не станем бередить незатянувшуюся рану. Костин роман плох, плох чрезвычайно, это все что можно сказать, прочие эпитеты будут неприличны.
Так вот, несколько дней назад Женя пригласил меня на поэтический вечер, который проходил в том же здании, где находится «Орешек», только этажом ниже. (Да, при всех прочих достоинствах, Женя еще и поэт.) Разговаривая по пути, мы каким-то образом, уже и не помню, коснулись Кости и его страсти к сочинительству. Женя обмолвился, что это он поселил Косте в голову эту идею. Я пожелала подробностей и была вся во внимании. Женя начал с очень верного суждения о том, что «общий наш знакомый» страдает комплексом неполноценности. Но раньше было больше: Женя помнит его «стесняющимся собственной тени». «Ему необходим был толчок, повод почувствовать себя кем-то», – и Женя предложил Косте стать писателем. Реакция последнего была ему характерна: «Стать писателем?» – переспросил он. ― «Почему нет, ты любишь книги», – был ответ. ― «Это как стать маляром-штукатуром? Тому учат в ПТУ?» ― «В том-то и дело, что тому не надо учиться». ― «Ты считаешь?» – в общем, предложение сначала и вроде было Костей отвергнуто. Но потом стал Женя замечать в нем необыкновенную задумчивость, и даже отрешенность, заставал его уединенным в малолюдных местах с тетрадью и с карандашом. Потом их пути дорожки разошлись, но о том, что Костя пишет роман, Жене было известно.
– Отчего вы поссорились? – пользуясь случаем, спросила я.
– Мы не ссорились, – ответил Женя. – Просто, как выяснилось, существуют люди, столь проникнуты суеверием, так темны и непоколебимы в своем невежестве, что, сколько б ты над ними не бился, дважды два для них не станет четыре. Мы с Костей очень давно знакомы, я всею душой болел за него, но он тверже моей бабки Феодоры, ей богу. Мне искренне жаль, но у меня просто опустились руки. «Лесом шел, а дров не видал», – так и состарится непросвещенным, бедняга!
Думаю, тетушка, вы можете заметить разницу в отзывах Жени и Кости друг о друге. Вспомните мое предыдущее вам письмо, Костя не скупился на выражения: «лгун», «подлец», «бесстыдник», «фразер». И это все он говорил о человеке, искренне сочувствующем ему, повинном,
