— Ты так говоришь, будто хорошо ее знаешь.

— Да. Лучше, чем мне бы хотелось.

Коринна отхлебнула кофе и осторожно поставила хрупкую чашечку на стеклянный столик около шезлонга. Потом, глядя на Неаполитанский залив, с напускной небрежностью произнесла:

— Мы с тобой никогда не говорили об этом, Матео, но, думаю, ты знаешь, что у меня к тебе глубокие чувства.

— Ах, Коринна! — начал он, ощущая неловкость от такого поворота темы. — Не надо!

— Не буду, — заверила она. — Не хочу ставить ни тебя, ни себя в неловкое положение. Я сказала об этом, лишь предваряя свой вопрос: пожалуйста, расскажи мне о своих отношениях со Стефани и поверь, что мой интерес вызван не любопытством или досадой, а преданностью и настоящей дружбой.

Коринна была самым сдержанным и чутким человеком из всех, кого он знал. И то, что она вдруг задала такой личный вопрос и сделала это так откровенно, заставило его ответить с подобной же искренностью.

— Мы были любовниками.

— Я так и думала. — Коринна немного помолчала. — А как реагировали ее родители на вашу связь?

— Они не узнали об этом.

— Но они, должно быть, знали, что она проводит с тобой время.

— Нет, они жили в Торонто. Я познакомился с нею в Брэмли-Пойнт, милях в двухстах к северу от города, где у ее дедушки и бабушки было — и до сих пор есть — имение у озера. Стефани всегда проводила часть своих летних каникул у них, потому что любит верховую езду, а у них очень хорошие лошади.

— Стало быть, вы были там в одно время и жили в одном доме?

— Не совсем так. Даже у меня хватило порядочности не злоупотреблять гостеприимством хозяев и не лишать невинности их внучку под их крышей.

— Ты хочешь сказать, что Стефани была?..

— Девственницей? Да. — Он отвернулся, не в силах встретиться с осуждающим взглядом Коринны. — Знаю! Меня надо пристрелить. Но ей было девятнадцать, она была мила и красива и очень хотела, чтобы ее любили. Ты не представляешь себе ощущения молодого парня, который думает, что знает ответы на все вопросы только потому, что у него сексуальный аппетит как у быка-производителя и полный карман презервативов, которые всегда под рукой, когда бы ни потребовались.

— Я не осуждаю тебя, Матео. Думаю, ты не принуждал и она пришла к тебе по своей воле. Сколько времени вы были вместе?

— Пять, может быть, шесть недель. Я жил в квартире над конюшней, она приходила туда, мы были одни… остальное, я уверен, ты можешь представить сама. Не слишком красивая история, а?

— Но вы были влюблены друг в друга?

— Я нет. В мой огромный жизненный план не входило влюбиться в двадцать пять лет. Но она говорила, что любит меня, и я ей верил. Потом приехала ее семья, и Стефани прекратила со мной знакомство. Когда ее отец и братья пришли с нею как-то утром покататься, я находился в конюшне, но она даже не взглянула в мою сторону.

— Ты думаешь, ей было неловко, потому что вы занимались там любовью?

— Нет, — резко ответил Матео, — потому что я был по уши в масле и грязи и не имел должного аристократического вида.

— Но она же знала, кто ты, чем занималась твоя семья в Италии.

— Ну, нет! Она считала, что я мраморщик из Каррары, и мой хозяин послал меня изучить незапатентованное изобретение, предназначенное для резки гранита. И, грубо говоря, им я и был, если учесть, что в то время мой отец и дед обладали всеми акциями нашей компании, а я еще только изучал дело.

— И ты не счел нужным просветить ее? Сообщить ей, что ты наследник целого состояния?

— О Господи, нет! Ты же помнишь, каким я был тогда: гордым, упрямым и одержимым желанием добиться всего самому, не используя имени семьи и денег. Из-за этого и поехал на лето в Канаду, в новый мир, где все люди равны и не так много значат богатство и власть. Я так думал, пока не познакомился с Брюсом Лейландом.

— Да, — Коринна улыбнулась, — я очень хорошо помню: ты был такой своевольный, обаятельный и красивый, что матери запирали незамужних дочерей, когда ты приезжал на Ишиа. Похоже, синьору Брэндону стоило сделать то же самое со Стефани.

— Может, и стоило. — Матео помолчал. — Я приехал туда, чтобы доказать, что я сам по себе личность, а не просто аристократическое имя. Но в конечном счете оказался таким же бесчувственным и жестоким, как мои средневековые предки, — отверг Стефани после того, как позабавился с нею.

— Не надо корить себя, молодые люди часто совершают ошибки, руководствуясь животным инстинктом. А что у вас произошло с Брюсом Лейландом, что ты до сих пор испытываешь горечь?

— Как-то Анна пригласила меня на семейное барбекю. Сначала я хотел отказаться, но потом подумал, что ничем не хуже их. Я побрился, вырядился, но с таким же успехом мог появиться с двухдневной щетиной и весь в пыли. Брюс Лейланд обращался со мной так, будто я был беженцем из страны третьего мира и просил подаяния. Что касается Виктора, то мне казалось, он вот-вот бросит в меня своими объедками.

— И ты до сих пор не поставил их на место, раскрыв свое истинное положение?

— С какой стати? Я никому ничего не обязан объяснять. И вообще мне забавно изображать недалекого, смуглого иностранца, который не знает, какую вилку взять. Когда Брэндон упомянул, что я предложил использовать его изобретение, применяя компьютер, профессора Лейланды рассмеялись мне в лицо и с презрением заявили, что я в этом не разбираюсь. Чтобы понять, как работают компьютеры, требуются образование и сообразительность.

— Между тем они просчитались и недооценили тебя. А как ты думаешь, теперь они признали, что ты со своими выводами оказался намного впереди них?

— Я не хочу знать, мне это неинтересно, — уверенно произнес Матео. — Но меня занимает, почему это интересно тебе? Почему, Коринна?

Женщина встала и, повернувшись к нему спиной, взглянула на море.

— Потому что ты до сих пор любишь свою Стефани, caro. Ты очень любишь ее, и я волнуюсь за тебя.

— Не лишайся из-за меня сна, Коринна. Наши чувства давно прошли.

— Думаю, нет. Ваш роман продолжался после отъезда ее семьи?

— Нет.

— И она больше не приходила к тебе?

— Конечно, приходила. — В голосе Матео послышалась горечь. — Как только родители уехали, Стефани снова была не прочь поваляться на сене.

— И…

— Этого не произошло: я сказал ей, что все кончено.

— А что Стефани?

— Она плакала, умоляла меня передумать. Просила простить ее за то, как вела себя, говорила, что хотела меня выгородить, потому что, если бы отец узнал, он мог бы начать действовать. Выгородить меня, Коринна! Как будто я был трусом, готовым прятаться за женской юбкой! За кого она меня принимала?

— Разве ты не понимаешь? Она не умаляла твоей смелости! Влюбленная женщина сделает что угодно, чтобы защитить своего мужчину. Но твоя гордость не позволила тебе быть с нею. Интересно, кто из вас дороже заплатил за это.