Оформили все как полагается, а сами удивляемся возросшему благородству советских людей. Вот человек соблазнил и так трагически покинул соблазненную им женщину, а она родила сына и дала ему отцовское имя, пенсию будет получать на ребенка хорошую, а не пять рублей как мать-одиночка. И все только потому, что кругом оказались такие хорошие, честные, настоящие люди.

А через месяц мы узнали, что вся орава новоиспеченных родственников «соблазненной и покинутой» выехала вместе с нею в Израиль: оказывается, она накануне родов получила разрешение на выезд вот тут-то они все и оформили! И уж вправду ли ребенок был у нее от покойного или нет — этого мы, к сожалению, никогда так и не узнаем. Пытались мы потом притянуть за лжесвидетельство и дворника, и соседей — но поди докажи! Так и улизнули все от ответственности. А нам об этом случае часто напоминают, чтобы мы не теряли бдительности.

Не успела Валентина закончить, как на нее налетела Галина, диссидентская жена, или диссидентка, как ее уже тоже успели прозвать женщины. Она вообще поглядывала на Валентину косо, недоверчиво.

— Позвольте, Валентина! — воскликнула она. — А какие у вас основания считать, что ребенок не был сыном покойного?

— Да как же! Я вам говорю, что они все в Израиль укатили, смылись!

— А что в этом плохого?

— А то, что они к ребенку и к этой «соблазненной и покинутой» прицепились, как вагоны к паровозу — это, по-вашему, хорошо, честно?

— Значит, они хотели выехать, но просто поставить визу в паспорт, купить билет на самолет и улететь они не могли?

— Если бы им дали разрешение — пожалуйста, никто не держит!

— А вы думаете, Израиль им не дал бы разрешения на въезд?

— При чем здесь Израиль?

— А у нас могли бы не дать, по соображениям государственной безопасности.

— Спасибо вам, Валентина, замечательную вы историю рассказали, хоть и насквозь антисоветскую.

Все улыбнулись такому неожиданному выводу. Но о политике говорить никому не хотелось, поэтому попросили начать рассказ Альбину, чья была теперь очередь.

рассказанная стюардессой Альбиной и представляющая собой советский вариант «Лолиты»

Для начала Альбина обернулась к «диссидентской жене» Галине и спросила:

— Вот вы, Галя, читали такой запрещенный роман писателя Набокова «Лолита»?

— Читала. Только он не запрещенный, а просто напечатан на Западе. И автор давным-давно на Западе.

— А надо бы запретить!

— Ну, Альбина, от вас ли слышу? Неужели вас смущает в книгах то, чем вы занимаетесь в жизни?

— В жизни меня ничем не смутишь, это верно. А книжку эту я бы за вранье запретила, но не за секс. В этой книжке, девочки, один здоровый мудак со смаком пишет про то, как он у девчонки мать убил, чтобы не мешала ему ею наслаждаться, и как он самой девчонке жизнь испакостил и тоже убил под конец.

— Альбина, что вы такое говорите! Не убивал герой ни матери, ни дочери. Любовника Лолиты он убил из ревности, а мать и дочь погибли случайно: одна под машину попала, а другая при родах умерла.

— Это он так пишет, а вы верите, наивные. Между строк читать надо! Он же матери, поди, нарочно свои дневник подсунул, в котором писал, что на девчонку нацелился и для этого на старой дуре женился. Я так думаю, Галина, что этот тип заранее все на десять рядов просчитал. Он и утопить ее хотел, да не вышло.

— Ну, предположим. А сама Лолита? Разве она не при родах умерла?

— Да что вы такая непонятливая, Галя! Вы сколько часов рожали?

— Не считала. Часа три-четыре, наверное. А что?

— А то, что если бы вас с десяти лет толкли толстой вонючей палкой, все бы вам внутри перекорежили, так вы бы так легко не отделались. Из меня мою девку трое суток тащили, уж хотели кесарево делать. Моя б воля, я бы и этому вашему Набокову, и всем мужикам, которые на детей лезут, раскаленными щипцами все их хозяйство повырывала! А первому — тому гаду, который со мной в Лолиту эту сыграл… Ненавижу!

— Лицо Альбины покраснело и сделалось уродливым, слезы брызнули из глаз, смывая тушь и тени. Галя бросилась к ней, присела на ее кровать, обняла.

— Успокойтесь, Альбиночка! Молоко может пропасть, не надо. И не надо ничего рассказывать, не надо вспоминать.

— Чего уж не вспоминать… Умирать буду, вспомню. А история-то короткая, почти нечего рассказывать.

Этот Набоков деньгу, видно, зашибить хотел покрупней, вот и рассусолил пакости свои на целую книжку, размазал сперму по страницам. А вы, интеллектуевые дурочки, вздыхаете, будто там медом намазано. Слышала я ваши разговорчики, бывала я в культурном обществе. А в жизни все это так просто бывает, что и рассказывать нечего, а только взять да повеситься от злости.

Альбина высморкалась, вытерла глаза, отдышалась и принялась рассказывать.

Мать у меня тоже дура была, вроде той, Лолитиной. Отец нас бросил, и жили мы вдвоем на ее зарплату. Жили под Ленинградом, около Луга, в поселке Толмачево. Мать учительницей работала.

Я хорошенькая росла, просто ужас! По улице с мамой идем — все заглядываются, пристают. А нам нравилось. Как я теперь понимаю, у матери радости только и было, что дочка такая куколка. В школе я первые годы хорошо училась, при маме-то. Потом уж все под откос пошло, но это дальше…

Помните, девочки, как начался всеобщий кайф на фигурном катании? Все родители только и мечтали, чтобы своих детей устроить в школу фигурного катания, Черноусовых и Беложоповых из них вырастить. Моя тоже коньки мне купила и стала возить по воскресеньям в Ленинград, в воскресную школу фигурного катания. У меня здорово получалось, девочки! Если бы не эта сволочь Каюров, я, может, сейчас бы не разносила в самолете соки с улыбочками, а сама по Европам каталась, чемпионкой бы стала.

Так про Каюра. Приходит раз на каток известный тренер Каюров, который уже много талантов на лед выпустил. Поглядел он на наше катание и выбрал меня: «Талант у этой девочки несомненный. Но заниматься надо систематически и с более опытным тренером. Данные и фактура редкостные». Фактура, бля! И мать, и тренерша уши развесили, а я тем более. А он дальше обрабатывает: «Надо вам для счастья дочери перебираться в Ленинград. И время упускать никак нельзя, каждый месяц тренировок сейчас — это годы успеха впереди». Дал он матери поахать, порасстраиваться, а потом и говорит: «Вы ищите обмен с Ленинградом, а я поговорю с женой: думаю, она согласится, чтобы Альбиночка пока пожила у нас и занималась у меня в спортивной школе»; «Альбиночкой» я у него уже стала… Ну, мы чуть не руки целовать ему кинулись за такую доброту. Доброта, бля!

Простите, девочки, что ругаюсь — не выкипело. Да и не выкипит. Вы только послушайте, что этот гад надо мной вытворял.