— А как отнеслись к твоему открытию другие археологи? — осторожно спросил я его.

— Примерно так же, как и ты. Сначала удивились, потом согласились. Даже сам Ефименко. Но это еще не все! Самое удивительное произошло дальше, когда я добрался до «резерва» коллекции…

Фрадкин пододвинул ко мне еще один лоток с камнями.

Если бы эти серые, невзрачные камешки лежали на дороге или на берегу ручья, никто на них и внимания не обратил бы. Камни как камни, самые обычные. И то, что почти сорок лет они хранились в шкафах музея, объяснялось отнюдь не их достоинствами. В музейной описи так и значилось: «резерв», сопровождающий материал.

П. П. Ефименко не выбросил ничего, что было найдено при раскопках Костенок-I. И этот «резерв» являл собой скопище случайных камней, в которых не было видно ни фигур, ни следов резца.

— Ага, — сказал Фрадкин, покопавшись, — вот этот. Видишь здесь что-нибудь? Ты не спеши, смотри внимательнее…

Поданный им кусочек мергеля, чуть удлиненный и изогнутый, походил на обыкновенную гальку. Как я ни всматривался в его очертания, как ни вертел, то ставя стоймя, то кладя набок, ничего особенного в нем я не замечал.

— Неужели не видишь? — искренне изумился Эмиль и даже, как мне показалось, расстроился. — Но ведь это так ясно видно!..

Он взял у меня камень и чуть заслонил рукой свет от окна.

И произошло чудо. С камня глядел овальный глаз бизона! Да и сам камень, потеряв бесформенность, превратился в тяжелую голову со свисающими мясистыми губами, широкой линией лба и обрюзгшей нижней челюстью. Две близкие точки-впадинки обозначали ноздри, глаз был вырезан тонко и точно, передавая даже припухлости век. Ничего больше в камне не было тронуто. Скульптор «увидел» бизона в кусочке мергеля, и для его «оживления» оказалось достаточным только этого глаза и ноздрей, чтобы скульптура была готова.

— А теперь вот так!..

Поворот — и с тыльной стороны, где должна была начаться «грива» бизона, на меня смотрела столь же легко намеченная морда львицы…

Еще один камень. На этот раз я уже сам пытаюсь найти нужное освещение. Сначала возникает голова барана, потом появляется еще какая-то морда… Но главное изображение — голова медведя.

Третий, четвертый, пятый камень. Они похожи на картинки-головоломки, где в путанице линий надо отыскать охотника, его собаку и спрятавшуюся дичь…

— Видишь? Видишь? — спрашивал, радуясь, Фрадкин, подавая мне один камень за другим. — Не одно, не два — до восьми изображений на каждом камне!

Вот тонкая пластинка желтоватого мергеля. Положи на ладонь под ярким светом лампы — камешек. Поверни, чтобы тени упали на выемки, — и возникает лицо человека. Плавный изгиб высокого лба, длинный нос, почти касающийся толстых губ и маленького подбородка. Вместо глаз — небольшая выемка.

И тут же какие-то «лишние» линии, точки, детали. Кажется, что неумелый скульптор долго водил резцом по камню, не решаясь начать…

Но Фрадкин поворачивает пластинку «вверх ногами». И вот нос превращается в подбородок, губы остаются на своем месте, щель глаза — скула. Передо мной уже не человеческое лицо, а… морда льва!

Камни-перевертыши, камни-оборотни. Не случайно, а очень расчетливо древний скульптор использовал естественные неровности камня, «узнавал» в них те образы, которые он только подправлял своим резцом, очень точным и умелым. Суровые и грубые охотники на мамонтов и северных оленей обладали, оказывается, не только очень зорким глазом, но и неуемной фантазией, предвосхитив за несколько десятков тысяч лет то увлечение «игрой природы», которое появляется сейчас на выставках в виде чуть подработанных корней, наростов на деревьях и таких же камней, напоминающих своими очертаниями то зверей, то птиц, то фигурки людей…

Но почему же всего этого не видели раньше? Ведь этот «резерв» просматривали десятки археологов! Опять сказалось предвзятое мнение?

— И вот что получается, — продолжал Эмиль, когда я насмотрелся на эти удивительные камни. — Сложилось представление, что палеолитические художники создавали как бы «одноплановые» скульптуры. А стало быть, однозначные, однофигурные… И что сюжеты их сугубо реалистические, нечто вроде фотографии или зеркального отражения окружающего мира — по форме, конечно, не по содержанию! Вот и не могло никому прийти в голову, что на таком маленьком кусочке камня одновременно могут существовать и баран, и заяц, и птица, и волк, и лев…

— Но почему не предположить, что здесь работал не один скульптор? Или каждый кусочек камня использовался несколько раз? — допытывался я у Фрадкина.

— Что же, сомнение справедливо! Допустить можно. Но тогда как ты объяснишь, почему для нового изображения они не брали новых камней?

Замечание вполне резонное. В самом деле: почему? Таких камней вокруг было сколько угодно! И потом, рассматривая все это, я не мог отделаться от ощущения, что, нанося один образ на другой, художник приходил как бы в исступление от собственной фантазии, опьянялся каждой новой удачей и, поворачивая камень, находил всё новые и новые возможности, открывавшиеся ему в игре светотени…

— Задумался? — прервал Фрадкин мои размышления. — Давай думать вместе. Что получается? Во-первых, вопреки распространенному мнению, все эти скульптуры целые, а не обломки. Даже если на них изображены только части фигур — тело, голова, — так они и были задуманы. Во-вторых, вот эта «многообразность». В любом случае художнику было важно передать самое существенное, самые характерные черты того, что он хотел изобразить. Согласен?

Логика Фрадкина казалась безупречной.

— Теперь смотри дальше. Искусство в первобытном обществе, как ты знаешь, было совсем не забавой, а очень важным делом, от которого, как верили эти люди, зависела и удача охоты, и победа над врагами, и благосостояние всего племени. Короче говоря, искусство было магией, колдовством, попыткой воздействовать на силы природы. Им могли заниматься только жрецы, колдуны. И каждая черта, каждый штрих на изображении был призван усилить магическое действие.

— Согласен. Но как объяснить многочисленность изображений? Фигурки животных можно объяснить охотничьей магией. Изображение людей — какими-то культами, связанными с человеком. Но ты же сам показывал, как человеческое лицо превращается в морду льва, а лев — в сову или зайца!..

Эмиль довольно потер руками.

— Так это же оборотни!

Хм, оборотни! Может быть, он прав?

— Иначе говоря, воплощенные в камне мифы? — уточнил