– Ей не диван нужен, ей хороший мужик нужен.

Если же это был мужчина, то комментарий соответственно корректировался: «Разве ему диван нужен, ему и т. д.»

И вот в один прекрасный день меня подозвал наш начальник и отвел на лестницу в темный угол. Там он мне тихим голосом поведал следующее:

– У меня к вам, Шура, не совсем обычная просьба очень деликатного свойства.

Вы знаете, что раньше всех приходит на работу Берта Ильинична, которой, очевидно, не спится. Вслед за ней приходит Сыркин, так как он иногда раньше уходит в связи со своим неважным здоровьем. И вот пришла ко мне вчера наша тетя Бетя, взволнованная, с дрожащими руками, бледная и говорит: «Спасите меня от этого маньяка. Уже третий день я с ужасом прихожу на работу. Как вы знаете, я прихожу первой. Я не успеваю привести в порядок прическу и надеть нарукавники, как врывается этот маньяк, подбегает ко мне и начинает снимать штаны. Я уже третий день спасаюсь бегством». Шура, я понял, что у вас установились с ним добрые отношения.

– С кем с ним, с маньяком?

– Ну да, с Сыркиным. Поговорите, пожалуйста, с ним. Может, он умерит свой пыл? И что он, собственно, нашел такого неотразимого в этих дряхлеющих телесах?

Я не знал, с чего можно начать разговор на такую сложную тему. Мой опыт общения с лицами пожилого возраста на эмоционально-эротическую тематику был крайне ограничен. Поэтому я решил просто-напросто изложить ему всю беседу с Сычевским. Лицо Петра Борисовича сначала побледнело, потом побагровело, глаза заблестели, губы задрожали, так что я даже испугался.

– Дура, – закричал он, – безмозглая дура. Да как она посмела даже подумать, что я могу покуситься на ее увядшие прелести. Да она психопатка, сошедшая с ума на сексуальной почве.

– А в чем же дело, Петр Борисович?

– Вы же знаете, что я человек не очень здоровый. И вот доктор порекомендовал мне прогревать область внизу живота. В связи с этим я надеваю вторые теплые брюки в холодные дни, а приходя на работу, их снимаю. Я же не виноват, что ее стол рядом с моим. У меня же под ними есть вторые брюки.

– Но она же об этом не знает!

В общем, я порекомендовал ему заниматься этим стриптизом в уголочке, за вешалкой. А когда я попытался разъяснить суть инцидента тете Бете, она презрительно взглянула на меня и сказала, что никогда не простит ему его поступков. Мне показалось, что она даже немного пожалела о том, что его раздевания не были связаны с посягательством на ее честь.

К этому времени все свинство (я имею в виду свинофермы) для меня закончилось, и я получил заказ на кинотеатр и торговый центр.

Директор нас похвалил, а через два месяца я получил заказ на кинотеатр и торговый центр.

Аспирантуру я выбрал заочную, так как жаль было расставаться с проектированием. Аспирантура началась с кандидатского минимума. Я должен был сдать несметное количество перевода преподавательнице английского языка, интеллигентной пожилой даме. Я чувствовал ее нескрываемый интерес ко всему экзотическому, к чему у нас доступ был в те времена закрыт. Не было ни клуба кинопутешествий, ни прямых репортажей с загнивающего Запада и не менее загнивающего Востока, не было ничего – ни голливудских фильмов, ни газет, ни журналов из капстран. Я раздобыл по блату в библиотеке журналы «Japan Architect». В них, кроме новинок архитектуры, были статьи по истории театра «Кабуки» и по японским традиционным ритуалам. Мы с ней вместе увлеченно осваивали эти журналы. Я комментировал картинки, она переводила текст по чайным церемониям и обряду харакири, и все это засчитывала в мои «тысячи».

А надо сказать, что было чему удивляться у японцев. Одна подготовка к чайной церемонии заняла обширный материал в двух номерах журнала. Сначала описывались древесные угольки, которые нужно было подбирать для жаровни. Каждый из них имел свое название, цвет и форму. После этого шла подготовка золы. Ее нужно было собрать после сгорания дерева определенных сортов, просеять и поставить на три года в погреб, потом достать, опять просеять и опять отстаивать в погребе. После третьего или четвертого раза, когда считалось, что зола готова, можно было приглашать гостей на чайную церемонию. Продуманная и медлительная мудрость Востока. Эдак за свою жизнь можно было все-таки выпить чайку раза три-четыре. Процессу изготовления кисточки из бамбука для снятия пены с чая, перед тем как он будет подан гостю, была отведена отдельная статья. Бамбук был особого сорта и выращен в определенном месте на отрогах горы Фудзи.

С философией вышло тоже весьма удачно. Когда на очередном семинаре наш преподаватель начал клеймить Клода Моне, Матисса и Пикассо, я набрался смелости и заявил, что сейчас уже не те времена, что Игорь Эммануилович Грабарь уже обьявил, что импрессионисты, оказывается, совсем не абстракционисты, а те же самые реалисты, и их вынули из запасников и опять повесили в Пушкинском музее, что репродукцию «Герники» Пикассо носили на груди под рубашкой участники французского Сопротивления, и что нельзя сваливать в одну кучу импрессионистов, кубистов, сюрреалистов и т. д.

Наш преподаватель оказался весьма демократичным философом.

– Чудесно! Вы, я вижу, поднаторели во всех этих стилях. У нас осталось шесть семинаров. Я их с удовольствием отдаю вам, и вы нам расскажете обо всех этих современных безобразиях, только с картинками, и чтобы мы что-то все-таки поняли, для чего это все нужно, почему на одной стороне лица рисуется два глаза, почему часы висят как тряпки, почему, глядя на портрет дамы, я вижу одновременно ее грудь и ее зад.

Тут только до меня доехало, какую обузу я взял на свою голову, но отступать уже не было возможности, и я сказал, что попробую. Я долго обдумывал, с чего начинать.

Историю искусств в институте нам читал блестящий искусствовед Василий Иванович Съедин. Когда подошел экзамен, мы были в ужасе, и не потому, что он был строг, он был довольно отзывчивым человеком. Мы не могли придумать, как можно будет прихватить книги по истории искусств на экзамен – они были невероятно большими и тяжелыми. В отчаянии мы писали шпаргалки, внося в них схематические рисунки картин и скульптур. Василий Иванович был человеком не от мира сего, погруженным в мир искусства. Он был женат на известной пианистке Раде Лысенко, по поводу чего студенты сочинили каламбур: «Василий Иванович съеден, а Лысенко рада».

Перед экзаменом он подошел к нам и сказал:

– Виноват, кто хочет мне помочь, кто из вас поздоровее?

Не все были поздоровее, но все ринулись помогать, даже хилые дамы. Он заставил нас притащить все огромные книги (инфолио и инкварто) в аудиторию, где проводился экзамен, навалил их все на столы и сказал.

– Как же вы собирались сдавать экзамен без этих книг?

Мы были совершенно обескуражены. И вот, когда начался экзамен, мы поняли всю бесполезность наших шпаргалок. Он очень невнимательно слушал начало рассказа студента и тут же его прерывал.