В этой вселенной, кстати, и сны были вещими.

— Да я просто положил ее в почтовый ящик, — принялся виновато оправдываться Жош.

— Черт, Жош, ну ты прям удивительный человек! — с восхищением воскликнула Хлоя. — Вот так взять и отнести рукопись издателю, ни с кем не посоветовавшись, без согласия Ионы… Мне лично это кажется смелым поступком и залогом истинной дружбы.

Жош, не привыкший к комплиментам, густо покраснел.

Мы сидели у меня в гостиной. Я позвал их в гости после того, как встретился с издателем, и они тотчас же откликнулись на мой зов. Прежде всего я в общих чертах рассказал о том, как прошла встреча с издателем. Жош улыбнулся, он был явно горд за свой поступок и рад за меня. Хлоя радостно завопила, запрыгала и расцеловала меня. За неимением шампанского мы откупорили бутылку белого вина. Что касается меня, я не чувствовал ни радости, ни возбуждения — лишь удивление и беспокойство.

— Я прочитал все за одну ночь, — объяснил Жош. — Мне безумно понравилось. А на следующий день я уже отправил рукопись издателю.

— Кстати… было бы мило, если бы ты удосужился и мне переслать экземплярчик, — добродушно проворчала Хлоя.

— Я так и собирался, но Жош молчал, и я решил, что написал чушь собачью.

— Я так горжусь тобой, Иона Ланкри! — воскликнула Хлоя в новом приступе энтузиазма. — И тобой тоже, дорогой мой Жош!

Удивительно, с чего она так радуется? Конечно, мне улыбнулась удача, это факт. Но мою радость омрачал страх перед неизвестностью. Родители-то мои всегда мечтали, чтобы я стал писателем, но сам я не видел для себя такого будущего, и этот роман я тоже писал вроде как для себя. Мне казалось, что я не заслуживаю такой судьбы, что я самозванец.

— Тебя ждет столько интересного! Издательские тусовки, журналисты, презентации, фанаты…

— Вот именно! Уж ты-то знаешь меня достаточно и понимаешь, что все это меня мало интересует.

— Вот зануда! Вечно всем недоволен! Даже сейчас ты не выглядишь счастливым!

— Ну, я просто слегка удивлен. Пока не очень себе представляю, как все будет. Этот роман не был предназначен для печати… поэтому я немного растерян. Я едва не отказался от предложения издателя, — признался я.

— Быть не может! — воскликнула Хлоя.

— Но почему ты все же согласился?

— Я подумал о родителях. Они всегда верили, что в один прекрасный день я стану писателем. Не хотелось их разочаровывать. Но… Не могу избавиться от ощущения, что незаконно вломился в литературный мир, что не имею на это никакого права.

— По-моему, все молодые писатели так думают, — заявила Хлоя. — По крайней мере те, кто изначально не собирался публиковаться. Такое авторское целомудрие.

— Безусловно. Но в придачу к тому, что ты называешь целомудрием, у меня присутствует еще инстинкт самосохранения. Литературный мир стал частью мира шоу-бизнеса, а я не создан для того, чтобы выставляться напоказ и светиться в телевизоре и желтой прессе. Кстати, книга выйдет под псевдонимом.

— Под вымышленным именем? — удивилась Хлоя. — Но это же глупо, разве нет?

— Почему же глупо? Это всего лишь способ провести границу между мной сегодняшним и тем человеком, которому вскоре будет присвоен статус писателя.

— И что за имя?

— Ох, ну я не стал оригинальничать. Просто взял второе имя отца и девичью фамилию матери.

— И что получилось?

— Рафаэль Скали.

— Неплохо, — сказал Жош.

— Да, неплохо, — подтвердила Хлоя. — Господи, если тебе так нужно, пожалуйста!

— Нужно, нужно. Ты же меня знаешь, я не из экстравертов. А псевдоним меня хоть как-то убережет от излишней публичности.

Как человек, проработавший некоторое время в журнале, я прекрасно знал, что в литературной среде неизбежны тусовки, светская болтовня, улыбки, настоящие и искусственные, деловые обеды, фуршеты, сопровождающиеся разговорами с незнакомцами, которые, не прочитав романа, расписывают, как он им понравился, лезут в вашу личную жизнь, выясняют ваше мнение по разнообразным вопросам и отношение к разным авторам. Одиночество вынудило меня стать писателем, но я не готов был пожертвовать своими принципами и в одночасье превратиться в общительного, красноречивого и улыбчивого светского человека. Я объявил издателю, что не стану участвовать в рекламной кампании. Все, что я хотел сказать, я сказал на двухстах шестидесяти страницах романа, остальное же принадлежит лично мне и никого не интересует. Тьерри Виллар остановил на мне лукавый взгляд голубых глаз, призадумался, а потом ответил, что понимает мои чувства и принимает мое условие. А пресс-секретарь был в ужасе, он принялся рисовать мне катастрофические последствия моего решения, грозил мне безвестностью, пугал ничтожными продажами — больше всего, похоже, его волновала невозможность применить свои умения, а не судьба моей книги и мое литературное будущее. Но я ответил ему, что пиар никогда не определял литературную славу книги. По мне, так он нужен был лишь для того, чтобы польстить самолюбию автора.

Роман мой был принят доброжелательно, хотя и не имел оглушительного успеха. Тем не менее множество незнакомых людей увлеклись моей историей и полюбили моих персонажей. Те вышли из-под контроля и отправились туда, куда бы я в жизни не пошел, представляя меня повсюду, извиняясь за мою нелюдимость. У меня появилось множество виртуальных друзей. Я больше не чувствовал себя одиноким. Невидимая, но прочная связь соединила меня и моих читателей.

Многие писали мне, чтобы рассказать, какие чувства вызвала у них моя книга. Иногда это оказывались те самые чувства, что я сам испытывал, когда писал. Они обсуждали моих персонажей так, словно это были живые люди. У меня создавалось впечатление, что я получаю весточки от давно потерянных в круговерти жизни друзей. Мы вместе кружились в параллельном мире, где литература определяла жизнь. Я отвечал на все письма, благодарил, спорил. Издатель просил меня срочно начать новую книгу. Он считал, что я, как серфер, должен поймать волну популярности. Необходимо окончательно приручить читателей, ведь это народ неверный и забывчивый, втолковывал он мне. Меня совершенно не вдохновляла эта идея. Желание писать пропало, я не чувствовал в себе сил, чтобы вновь повторить свой мощный заплыв. Что я им скажу? Какую придумаю историю? Я чувствовал внутри пустоту: ни слов, ни чувств, все было выплеснуто в первый раз. Но умом я понимал, что издатель прав, его логика поневоле убеждала. Кроме всего прочего я с глубочайшей симпатией относился к этому человеку, ведь он доверился мне, учел мое нежелание появляться на публике. В конце концов я согласился. И на этот раз все получилось иначе. Мной двигало уже не желание высказаться, я лишь уступал просьбе. Создавалось впечатление, что тысячи читателей, которые прочли мой первый роман, ждали, склонившись над моим плечом и заглядывая в монитор. Я писал эту книгу почти год. Это была история молодого человека, разыскивающего отца, который таинственным образом исчез.