– А вы не опасаетесь, что казнь такого количества пленников опозорит крестоносцев и их предводителей? – осмелился все же заметить Мартин.

Оба брата Лузиньяна перестали есть, воззрившись на него.

– Эй, мессир красавчик!.. – стал подниматься со своего места Амори, имея при этом самый грозный вид. – Обожди, брат! – жестом остановил его Гвидо.

Взгляд его золотистых, как светлый мед, глаз неожиданно стал колючим.

– Дорогой мессир Фиц-Годфри, – произнес он своим мягким голосом. – О каком позоре может идти речь, если мы сражаемся с врагами, которые не щадят наших пленных? Но теперь настало время убедиться, что и мы можем быть опасны. Разве худо устрашить наших врагов перед наступлением? Вы с этим не согласны?

– Я слишком мелкая фигура, чтобы с моим мнением считались, – опустив длинные ресницы, молвил в ответ Мартин. – И я выполню ваш приказ во всем, кроме одного: я не стану палачом!

Гвидо улыбнулся своей чарующей лучезарной улыбкой.

– Опоясанные рыцари не будут лить кровь. Это дело простых латников, которым хорошо заплатят за работу.

Это было существенное замечание, так как многие из рыцарей, будь то орденские братья или командиры отрядов, решительно отказались рубить беззащитных пленников. И король Ричард это учел.

Когда на другой день сарацин стали выводить за стены Акры, их сопровождали простые крестоносцы, в то время как сидевшие на конях рыцари являли собой заградительный барьер и охраняли место будущей казни. Закованные в кандалы пленники шли в колонне по четыре человека, ноги их были в цепях, они не могли идти достаточно быстро, но это позволяло им рассмотреть множество конных и пеших крестоносцев, заполонивших окрестности у колодцев Телль-Адиля. Это открытое со всех сторон место, выбранное для казни несчастных пленников, было последним напоминанием Саладину о том, что с ним больше не станут торговаться. Выстроив пленников перед отдаленными возвышенностями, крестоносцы будто давали сарацинам последний шанс спасти их жизни. И в рядах всадников то и дело слышалось, что вот-вот появятся посланцы Саладина. Всем хотелось в это верить!

Долгий день полз, как улитка. Уже стало вечереть, но жара не спадала, и тем более удивительно было видеть на открытом пространстве вокруг Акры столько выехавших из города северян, облаченных, несмотря на царящий зной, в доспехи. Пленники же все были в легкой одежде, многие даже в шелковых и парчовых халатах, указывающих на их высокий статус. Они тихо переговаривались, обсуждая тот факт, что этим утром несколько наиболее значительных военачальников были увезены в Тир по приказу Конрада Монферратского. Сарацины даже жалели тех, кого забрал грозный защитник Тира… Сами же они пока не сомневались, что Саладин обязательно выкупит тех, кто столь отчаянно удерживал по его приказу Акру у моря.

Сидевший в колонне конников подле Мартина коннетабль Амори заметил по поводу вмешательства маркиза в судьбу знатных пленных:

– Обычно наш горделивый Конрад ссылается на то, что у него нет денег на военную кампанию. Но тут он вдруг нашел серебро, чтобы выкупить знатных заложников. Ох, чует мое сердце, неспроста он это сделал. Иметь у себя под рукой таких прославленных военачальников… Но в любом случае казна Ричарда пополнилась за счет милашки Конрада – и то добро.

Мартин не ответил. Он испытывал легкое головокружение. Действительность казалась ему то игрой, то кошмаром. Восседая на саврасом в полном воинском облачении, Мартин чувствовал себя не в своей тарелке; его стеганая подкольчужница совсем взмокла, а по спине сбегали струйки пота. Так, должно быть, чувствовали себя и тысячи иных крестоносцев, выехавших и вышедших из Акры, дабы Саладин увидел мощь христианского воинства. Сталь и пыль, а под сверкающими шлемами – мрачные, насупленные лица тех, кто скоро начнет убивать. Похоже, об этом стали догадываться и пленники: они с отчаянной надеждой всматривались в окрестности, но нигде не было ни намека на зеленое знамя Пророка, под которым должны были явиться те, кто заплатит за них выкуп. Постепенно сарацин обуял страх: многие из них стали громко молиться, иные падали на колени, нарушая строй колонны, однако приставленные к ним охранники ударами древками копий вынуждали их подняться и идти к указанному месту.

– Аллах велик! Аллах милосерден! Аллах не оставит правоверных! – порой выкрикивали мусульмане, и в их голосе слышались полные отчаяния истеричные нотки.

Аллах, может, и не оставил, но Меч Ислама и предводитель правоверных явно забыл о своих людях. Пленники стали это понимать.

Все это происходило, когда солнце уже окрасило шафрановым цветом открытую акрскую равнину и заросли на холмах вокруг нее. А до этого, пока солнце нещадно палило окрестности, только небольшие отряды разъезжали по округе и трубили в рога в надежде, что им с минуты на минуту отзовется рог со стороны ставки сарацин. Жара в этот день была удушающей, раскаленный воздух дрожал над округой зыбким маревом. Вокруг царила глухая тишина. Никакого движения, ни одного силуэта, куда ни кинь взгляд. Правда, в это время Ричарду доложили, что из-за акрского залива, там, где располагается селение Хайфа, поднимается темный густой дым.

Лицо короля при этом известии будто окаменело. Его обожженная загаром кожа потемнела – от гнева кровь прилила к щекам.

– Саладин, похоже, сжигает крепости там, где нам предстоит идти походным строем. Значит, ни о каком выполнении договора не может быть и речи. Что ж…

Король Ричард Львиное Сердце проехал мимо огромной толпы пленников. Его белоснежный жеребец Фейвел гарцевал, упруго выбрасывая ноги, алый шелковый плащ короля взлетал и опадал за его плечами. Ричард вздыбил коня на самом краю открытого пространства, огляделся. Тишина, жара, далекие рыжеватые от зноя и пыли возвышенности, откуда так и не пришло никакого известия. И темный дым на мглистом горизонте, где за заливом горели строения Хайфы.

– Да простит нас Всевышний! – прошептал король в кольчужный клапан хауберга, закрывавший нижнюю половину его лица. И вымолвил сквозь сжатые зубы один из постулатов рыцарства: – Должен – значит можешь! Да, он мог! И должен.

Английский Лев медленно вынул из ножен меч и поднял его над собой. Какой-то миг он еще медлил, а потом резко опустил руку с клинком.

И тотчас в лагере крестоносцев заиграло множество труб.

Это был сигнал. И этот громогласный гул больше не умолкал, будто должен был заглушить собой те отчаянные вопли и стоны, что разносились по округе.

Мартин натянул поводья, сдерживая заволновавшегося под ним Персика. Конь рвался, оглушенный и напуганный как криком, так и волной отчаяния, которая мощным потоком хлынула на окружавших короля Гвидо рыцарей. Они стояли в оцеплении, но не могли не видеть, как снопами падают пронзенные стрелами пленные воины Акры, как в панике они пытаются бежать, но, скованные цепью, валят своих же товарищей, перекатываются, барахтаясь в пыли, взывают к Аллаху, пока на них не опускаются острия мечей и копий крестоносцев, разящие, пронзающие насквозь, отсекающие конечности тех, кто пытался сопротивляться. В отчаянии мусульмане хватались прямо руками за смертоносную сталь, вопили, визжали, умоляли… Пощады не было.