И Мартин снова стал объяснять, какие подозрения вызовет внезапное исчезновение командующего отрядами короля Гвидо, его могут искать, снарядят погоню…

– Ладно, – махнул рукой Эйрик. – Если ты остаешься, то так тому и быть. Однако и я останусь с тобой. Знаешь, малыш, ты порой выглядишь будто замороженный, но голова у тебя горячая, и мысли в ней роятся неспокойные. Поэтому я хотел бы быть рядом, чтобы присмотреть за тобой, а то и усмирить, когда надо будет образумить тебя, даже против твоей воли, если зайдешь слишком далеко.

Мартин засмеялся. Вот какая заботливая у него нянька! А ведь обычно именно Мартин слыл куда более рассудочным и серьезным, а Эйрика всегда тянуло на самые безумные предприятия и опасные затеи.

Зная Эйрика, Мартин не удивился, что его рыжий оруженосец быстро проникся идеей похода. Правда, тот зевал, когда перед выступлением воинства была совершена торжественная месса и все крестоносцы молились, опустившись на колени перед крестообразными рукоятями своих мечей, но едва зазвучали трубы и воины стали садиться на коней, рыжий сразу воодушевился. К тому же Эйрика поразило, как вдохновляет воинов Христа появление прославленного Ричарда Львиное Сердце.

– Клянусь своей рыжей шевелюрой, эти парни с крестами просто боготворят Плантагенета! – восклицал Эйрик, проезжая мимо группы блестящих всадников, наблюдавших, как длинная колонна армии покидала Акру.

Ричард сидел на своем белом скакуне Файвеле, увенчанный короной шлем оставлял открытым его мужественное лицо, и было видно, что Львиное Сердце улыбается. Он то и дело приближался к кому-то из проходивших мимо крестоносцев – как рыцарей, так и простых воинов, – хлопал кого-то по плечу, с кем-то обменивался шуткой, еще кому-то помогал успокоить встревоженного коня. Серебристая броня короля мерцала в лучах восходящего солнца, и он весь казался сверкающим. Люди, еще пару дней назад такие мрачные и угрюмые после резни пленников – многие в эти дни молились и каялись, другие пили, иные по-прежнему со злым упорством отмечали, что иного выхода у них не было, – сейчас начали улыбаться и верить в победу при одном виде своего знаменитого короля-победителя.

Многие громко пели:

Сидевший подле Ричарда епископ де Бове, облаченный в доспехи, сурово заметил, что, отправляясь на священную войну, крестоносцы должны петь псалмы, а не залихватские песни. Но Ричард только засмеялся.

– Пусть поют, если это тешит их душу!

Он всегда хорошо чувствовал настроение своих солдат.

Гарцевавший подле Мартина Эйрик тоже был воодушевлен.

– Красиво выступаем, клянусь памятью предков!

Мартин молчал. Это только начало. Война куда страшнее того, что так любят в ней рыцари, – рыцарского великолепия, желания совершать подвиги, проявляя отвагу. Но пока войско выступало во всем блеске: развевались знамена, вышагивали, поднимая пыль, тысячи и тысячи ног, гарцевали конники, сверкали на солнце доспехи рыцарей, звучала громкая музыка, бой барабанов и переливы флейт. О, мусульмане должны понять, какая сила на них движется! Пусть же поспешат доложить об этом своим командирам, а тех и Аллах не спасет!

Крестоносцы двинулись вдоль береговой линии, по дороге, проложенной еще римлянами. Вскоре армия миновала речку Вилу. Солнце поднималось, становилось все жарче, легкий бриз с моря почти не приносил облегчения, но все же, не будь рядом водной стихии, воины могли бы просто утонуть в собственном поту. Несмотря на то, что крестоносцы переняли у сарацин обычай носить поверх шлемов льняные куфии [24], на их запыленные лица струйками стекал пот, заливал глаза. И все-таки даже речи не могло быть о том, чтобы обнажить голову. Все понимали – враг может появиться в любой момент, многие уже заметили на возвышенностях слева от колонны то и дело появлявшихся всадников, пристально следивших за длинной стальной змеей армии. Пока мусульмане не спешили приблизиться, и лишь издали проносились по склонам кони, мелькали бедуинские куфии, харранские чалмы, туркменские тельники. Но через какое-то время всадники стали тревожить арьергард крестоносцев осиным роем стрел, и люди заволновались, кто-то вскрикнул, где-то встала на дыбы и заржала раненая лошадь.

И тут Мартин с Эйриком смогли убедиться, насколько точными были приказы Ричарда, как беспрекословно они выполнялись.

Колонна крестоносцев была выстроена так, что рыцарская конница – гордость и основная сила франкских рыцарей – двигалась в окружении пехоты и лучников. И как только начался обстрел, пехотинцы загородили конников и обозы своими огромными щитами, а лучники, укрывшись за ними, стали посылать ответные стрелы. Тетивы звякали повсюду, рой стрел уносился в сторону сарацин, а те все кружили, явно рассчитывая, что конные рыцари ответят на их атаку и выедут с копьями наперевес, как бывало в прежних кампаниях. Но ничуть не бывало! Конники не нарушали строй, а выпустившие свой заряд лучники отступили, дав сделать очередной выстрел тем, кто уже ожидал со стрелой на тетиве. Ожидали своей очереди и арбалетчики. Но их болты стоили дорого, и было решено, что арбалетчики проявят себя только в самом крайнем случае. Впрочем, это пока не понадобилось. Не в силах разорвать колонну, легковооруженные сарацинские конники, обстреливаемые без передышки, предпочли отступить. Над войском крестоносцев прогремело гордое «Ура!».

Да, кампания была продумана основательно. Крестоносцы показали себя во всем блеске: неразберихи, присущей войску, набранному из крестьян и домашних слуг, тут не было, командиры исправно выполняли приказ не размыкать строй и продолжать продвижение. И это несмотря на то, что многие почувствовали на себе меткость сарацинских лучников. Но добротные доспехи уберегли их от ран, и солдаты продолжали идти, утыканные стрелами, точно дикобразы. При этом они пели:

Когда труба зовет в поход, Не время для утех.

Иерусалим нас всех зовет!

Наденем же доспех.

Мартин ехал в колонне на саврасом. Он был облачен в прочный кольчатый доспех и шлем-топхельм, закрывающий голову до плеч и покрытый бело-зеленой куфией, которая защищала от перегрева; его длинная котта поверх доспеха была светлой, а на груди красовался герб Фиц-Годфри – оливковая ветвь, а также герб Иерусалимского королевства – большой червленый крест, окруженный четырьмя малыми крестами. Королю Гвидо в этом походе было позволено идти под знаком Иерусалимского королевства.

Гордый, что его титул в походе все же признали, Лузиньян ехал, окруженный своими щитоносцами и сержантами; над ним трепетал шелк развернутых знамен. Но поручено ему было не самое опасное место в колонне – со своими отрядами он должен был охранять двигавшийся ближе к берегу моря обоз с кухней, пожитками и палатками для стана. По приказу Ричарда под командованием Гвидо де Лузиньяна находились его земляки, рыцари из Пуату, пехотинцы и лучники, а также сирийские бароны Иерусалимского королевства: облаченный в новенькие доспехи юный мечтатель Онфруа де Торон, принц Юг Антиохийский, граф Реджинальд Сидонский и прославленный Балиан Ибелин. Последний был не очень доволен тем, что оказался под командованием Гвидо, и держался от него в стороне. Такое неприязненное отношение знаменитого защитника Святого Града смущало Гвидо и держало его в напряжении. Ему казалось, что он даже через свой покрытый голубой куфией шлем чувствует на себе недовольный взор Ибелина, вынужденного подчиняться ему.