И черпак баландёра давал его обладателю такую власть над контингентом измученных голодом людей, о какой не мечтали феодальные обладатели скипетров!

Баландёр! Повар, он же раздатчик, он же своего рода внутренний полицай лагеря. Немцы называли их «хильфсвиллиге», или сокращённо «хиви», то есть желающие сотрудничать, так сказать, коллаборационисты. Немцы находили такого «хиви» среди общественных подонков и поручали ему… черпак. Можно плеснуть побольше, можно поменьше, можно погуще или пожиже. Этим регулировались человеческие жизни. Мерзкая брюквенная жижа, от которой стошнило бы обыкновенную колхозную хавронью, называлась здесь пищей и поддерживала силы и здоровье людей. За лишний черпак баландёр становился лагерным богачом, обладателем курева, всевозможных сувениров, втайне сохранённых пленными или изготовленными их умелыми руками: цепочки, колечки, табакерки, шахматы, рисунки… Шёл лагерный процесс «первоначального накопления» благ, жестокий и циничный. Люди приучались проходить школу раболепия и становились данниками. Больше дань – гуще баланда.

Сами немцы, введя и поощряя эту гнусную систему, были весьма довольны её результатами. Ещё бы, они всегда могут фарисействовать: дескать, мы предоставляем пленным «самоуправление»!

Вновь прибывшим выдали какие-то банки, заменявшие посуду, и голодные, истощённые духотой, теснотой и этапным «пайком» лётчики стали ждать сигнала на обед.

Прозвучал он с немецкой пунктуальностью точно в установленный час. Пленные потянулись к раздатчику. Баланда из нечищеной брюквы плескалась в обыкновенной эмалированной ванне. Литровым черпаком баландёр разливал её в банки. Выстроилась длинная очередь. Рядом с баландёром стояли его присяжные телохранители из явного жулья.

Вячеслав оказался в очереди рядом с каким-то высоким пехотинцем.

– Откуда берутся такие? – лётчик кивнул на баландёра и его сподручных.

– А вы что, первый день в лагере? – насмешливо осведомился пехотинец.

– Да! – просто ответил лейтенант. – Сегодня прибыли с этапом из Орла. Несколько дней в тюрьме держали, а потом – сюда.

Пехотинец покачал головой.

– Трудно привыкать будет к здешним порядкам. Я уже третий месяц присматриваюсь, нагляделся всего. Откуда они берутся, спрашиваете? Иные из преступной среды, а большинство спекулянты, подкулачники, бывшие трактирщики, нэпачи, в общем – все виды собственников. Чеховские мужики из «Оврага», помните?

– Помню, – сказал Вячеслав невесело.

– Вот вам галерея собственников и стяжателей, вон они у этой ванны с баландой. Здесь ведь всё очень упрощено и обнажено.

Очередь дошла. Баландёр, мордастый, рябоватый тип в клеёнчатом фартуке, окинул Вячеслава быстрым оценивающим взглядом. Он плеснул в банку неполную порцию. Дескать, полной ещё не выслужил, присмотрюсь к тебе покамест. Пехотинец отвёл Вячеслава в сторону.

– На рожон не лезьте, не выделяйтесь сразу. Спорить бесполезно, сперва вас отлупят эти, а потом немцы. Могут и пристрелить – бунт на борту!

Одному из лётчиков досталось полпорции. Думая, что баландёр ошибся, он продолжал держать банку в протянутой руке.

– Проваливай! – крикнул баландёр. Блатари-подручные шагнули ближе.

– Лей-ка полней, – спокойно сказал лётчик.

– На, получай! – тяжёлый черпак с размаху въехал лётчику в лицо. Блатари сбили его с ног, завопили: «Анархия!», а с вышки дробно простучал автомат. Толпа отхлынула, один баландёр остался у эмалированной ванны.

Вбежал надзиратель, заорал, что за нарушение «орднунг»[16] он оставит всех «ферфлухте швайнехунде»[17]без «рацион зуппе»[18].

Понурые люди снова построились в очередь к раздатчику, обед продолжался, и, хотя все вновь прибывшие лётчики получили явно уменьшенный «рацион зуппе», немецкий «орднунг» больше не нарушался.

– Ну, вот, видали? – усмехнулся новый знакомый Вячеслава, пехотинец. – Теперь вам ясно? Лагерь пересыльный. Сколько тысяч через него прошло – кто сочтёт? Самая сволочь и отфильтровалась, стала полицаями и баландёрами. Хорошо, что ваша лётная братва нынче не вмешалась, а то постреляли бы немцы с вышки, как говорится, и ваших и наших.

Унылые, однообразные, как дождевые капли, дни в этом пересыльном лагере сливались в недели, и казались они годами. Вячеслав перезнакомился со многими старожилами смоленского лагеря. Немцы редко показывались в зоне, здесь хозяйничали «придурки», так пленные именовали лагерную аристократию у котла. Через эту холопскую агентуру немцы усиленно распространяли слухи о вербовке пленных во власовские воинские части фашистской армии Гитлера. Военнопленным, изнурённым голодом, неволей, вынужденным бездельем, стали подбрасывать власовские газетёнки. Одна называлась «Клич», другая «Заря». Мучительный книжный голод заставлял истомившихся по печатной строке узников брать в руки эти листки. Ведь побеждали же отвращение перед мерзкой вонью баланды, чтобы чем-то заполнить пустой желудок! Точно так же, побеждая чувство гадливости, люди пытались получить из этих листков хоть какое-то представление о событиях за лагерной проволокой. В газетёнках сообщалось, что во власовской армии РОА создаётся и воздушная часть. Промелькнула мелкая заметка об инициативных группах для вовлечения русских лётчиков во власовскую авиацию. Военнопленные лётчики насторожились: нужно ожидать теперь провокационных хитростей.

Планы побега вынашивались с прежним упорством, но лётчики уже не собирались для бесед всей группой, а прохаживались по лагерю парами, тройками. Потом эти пары перемешивались, менялись. Шло как бы летучее собрание, а для стукачей оно оставалось тайной. Собирали сведения о прежних побегах из этого лагеря, проверяли мобилизованность, готовность каждого, рассчитывали на любой удобный случай: партизанский или авиационный налёт, вывод за зону, на работу, в этап.

– Товарищи, – говорил капитан Василий Терентьев, – можно предвидеть, что гитлеровцы попытаются и нас вербовать в армию своего ставленника, предателя Власова. Фрицам уже не хватает своих лётчиков. Они будут искать неустойчивых среди нас. Будут заманивать в ловушку всех, кто упал духом и ослаб. Как будем держаться, если подберутся и к нам, а, хлопцы?

– Похоже, что Терентьев прав, – сказал Вячеслав. – Вроде бы готовится что-то. Даже баландой нас обижать перестали. Суют нам «Клич» и «Зарю» неспроста. Надо всех ребят предостеречь, чтобы не поддавались на хитрости.

– Слушайте, ребята, а что, если так сделать, – подал голос один из молодых, только что сбитых пилотов, – что, если нам для виду согласиться, а потом получить у Власова самолёты и… айда к своим? А? До хаты!

– Так они тебе самолёт и доверили! – возразил Александр Ковган. – Пока ты на самолёт сядешь, они из тебя жилы вытянут. Чтобы в доверие такое войти, нужно не один месяц будет лямку немецкую потянуть, верой и правдой служить, так? Понимаешь, какой крик они в газетах поднимут? Дескать, вот советский лётчик перешёл к нам, как Андрей Курбский к литовцам, и готов сражаться против Советов! Сам посуди, какой моральный урон принесёшь родине, какой пример другим пленным подашь! Геббельсу услугу окажешь и всей их пропаганде. Ясно тебе?