Первое время мне льстило идти под руку с такой женщиной и собирать завистливые взгляды недопущенных к телу. Но очень быстро чувство превосходства улетучилось. А чем я, собственно, лучше них? Тем, что богиня решила, что я ей симпатичен и поиграла со мной ночью? Какой бы неизвестной и беспомощной она ни была, у неё вечность позади, вечность впереди и любые отношения с любыми смертными для неё только забава. От этой мысли настроение сделалось мрачным. Да и Арбат не радовал. Видимо, я не бродил здесь слишком давно, и улица, воспетая Окуджавой, сильно изменилась. Здесь всё так же ходили москвичи и гости столицы, всё так же жили никогда не спящие питейные и едальные заведения. Так же художники торговали наскоро намалеванными типовыми пейзажами, а другие рисовали желающих увековечиться по сходной цене в любом варианте – от карикатуры до академического рисунка. Особо денежным клиентом всё так же предлагался портрет по фотографии маслом в интерьерах девятнадцатого века или доспехах шестнадцатого. Всё так же работали за подаяния мимы, музыканты и певцы, всё так же среди них затёсывалась нищая молодёжь, фальшивящая под три аккорда что-то из русского рока. Но во всём этом не было теперь души, а было что-то искусственное, натянутое. Арбат изменился, а может быть, изменился я, или просто с возрастом ушёл флёр очарования, покрывавший прежде эту улицу.

– Пойдём домой? – поинтересовалась Нилия и поглядела на меня как-то чрезмерно плотоядно, настолько, что домой идти расхотелось.

– Пойдём поужинаем, – сказал я и свернул на летнюю веранду первого попавшегося кафе.

Нилия не стала спорить. Всё с тем же видом, с каким шла по улице, внесла себя в кафе и усадила за столик. Закинула ногу на ногу, закусила губу, изучая меню. Со стороны могло показаться, что богине совершенно неинтересно происходящее вокруг, но каждое движение её было заточено на реакцию публики, и, вроде бы не замечая этой реакции, она явно упивалась ей.

Мне вдруг подумалось, что ей совершенно ни к чему ни Геркан, ни я со своими идеями. Она могла бы стать, к примеру, киноактрисой и заработать невероятную паству на киноманах, которые вознесли бы её до высот Анжелины Джоли, если не Мерлин Монро.

– Могла бы, – улыбнулась мне Нилия. – Только такая слава – мгновение по сравнению с вечностью. А дальше? И потом, зарабатывать на том, что получил от рождения, скучно.

Я поёжился. Всё же они читают мысли, или я начал бормотать вслух?

Богиня в ответ рассмеялась своим серебряным смехом. Подошёл официант. Нилия заказала что-то обыденное, но спрятанное под непроизносимым названием. Я хотел было выпендриться, чтобы соответствовать, но, посмотрев на свою спутницу, подавил желание и попросил принести пива и шашлык.

Официант ушёл, будто растворился. Богиня смотрела на меня как на картинку из эротического журнала.

– Так и будешь молчать? – поинтересовалась она. – Ты, конечно, очень милый, когда задумчивый, но хватит кукситься.

Это было сказано почти по-человечески, но чего-то не хватило для человечности. Если бы Нилия сейчас просто взяла меня за руку, я бы поверил в искренность, но она продолжала сидеть точёная, как изваяние самой себе. Я молча отвернулся и принялся разглядывать горстку народа, собравшуюся возле уличного музыканта напротив кафе.

Принесли напитки. С той стороны улицы неслись под струнный перебор удивительно мелодичные напевы. Я прислушался. Невидимый за сгрудившейся толпой музыкант пел о красавице, которая пошла на реку стирать. По другой стороне реки гнал стадо пастух. Он увидел прекрасное нагое тело незнакомки, и им овладела такая страсть, что, не в силах обуздать эту страсть, он присел на камень и излил её. Девушка же всё видела, она стала следить за камнем, считать дни. Когда вышел срок, камень раскололся, и внутри его был младенец. Девушка взяла младенца себе и нарекла Сосланом.

Сюжет показался бесхитростным и немного пошловатым, как фабула пролога фэнтезийного романа. Голос звучал сильно, уверенно и с какой-то потаённой романтической грустью. Видимо, исполнитель был из когорты любителей Толкиена. Я даже представил себе молодого парня в эльфийском прикиде. Жаль, что толпа скрывала музыканта и проверить предположение не удалось. Мне было интересно послушать, что стало дальше с красавицей, от одного вида которой пастухи изливают семя на камни, но песня закончилась, а подоспевший официант принёс заказ, и мы принялись за еду.

Нилия и из ужина умудрилась устроить шоу. Я безостановочно ловил со всех сторон мужские взгляды, а сидящий за соседним столиком парень просто до неприличия пялился на мою божественную спутницу, пока не получил тираду гневным шепотом от своей подружки.

– Ты могла бы этого не делать? – поинтересовался я у Нилии.

– Да ты, никак, ревнуешь? – улыбнулась дочь Эрота. – Милый мальчик, я не твоя собственность.

Я яростно дёрнул зубами мясо с шампура и в раздражении запил пивом. От понимания, что она права, почему-то брала злость. И не потому, что я не признаю отношений без обязательств. Но в данном случае возникало ощущение, что как к собственности относятся ко мне самому. От этого ощущения захотелось встать из-за стола, сказать: «Знаешь, милая девочка, я ведь тоже не твоя собственность» – и уйти. Я в один глоток допил пиво, поднялся, бросил на стол деньги, с лихвой перекрывающие счёт, и посмотрел на Нилию…

На губах богини играла лёгкая полуулыбка, в огромных глазах её было что-то такое, что напрочь убило мою решимость. На неё невозможно было повысить голос, с ней нельзя было разговаривать как со смертной женщиной. Ей можно было только восхищаться.

– Я покурю снаружи, – хрипло проговорил я, чувствуя, что задыхаюсь от восхищения.

– Конечно, – улыбнулась богиня.

Сигарета гуляла в непослушных пальцах. Я кое-как прикурил и затянулся полной грудью. Наваждение медленно отступило. Чёрт бы подрал эту чудо-женщину. Как она это проворачивает? Снова пустив дым в лёгкие, я перешёл через улицу и влился в толпу, окружившую музыканта. Тот перебирал струны, и мне стало ужасно любопытно посмотреть, насколько я угадал с его внешностью. К удивлению моему, не угадал вовсе. Не было никакого парня в эльфийском костюме. На тротуаре в кругу слушателей сидел бомжевато одетый старик с козлиной бородкой и выдающимся носом. Лицо его испещряли глубокие морщины, говорящие о необыкновенно богатой мимике, из-под кустистых изогнутых бровей на зрителей глядели удивительно живые глаза. В них было что-то молодое, озорное. Сам старик выглядел поджарым, тощим и подвижным, как бродячая собака.

Тонкие длинные пальцы музыканта перебирали струны незнакомого инструмента, напоминавшего нечто среднее между арфой и гуслями.

– Я спою вам о великом нарте Сослане, – с видом былинного Баяна поведал старик, перебирая струны. – О том, как закалили его тело и как обрёл он свою неуязвимость.

В этом театрализованном представлении было что-то наивное до комичности, но я не успел улыбнуться. Старик запел, и все мысли о наивности, комичности, театральности улетели прочь. Голос уличного музыканта звучал негромко, но в нём было столько мощи, столько веры, что всякие мысли о неискренности пропадали сами собой.