Я открыл глаза и сказал Сергею Петровичу:

— Каланчевская, дом одиннадцать…

Вскоре мы были на месте. Сперва я даже засомневался: туда ли мы приехали? Года три назад возле этого длинного желто-голубого трехэтажного здания было не протолкнуться от машин. Теперь же я не заметил ни одной припаркованной легковушки — только пара фургонов с эмблемами строительных фирм. Впрочем, знакомая табличка всё еще висела рядом с главным входом, да и сама дверь под металлическим козырьком выглядела, как прежде. Машинально я нащупал в кармане новенькое удостоверение, однако предъявить его внутри было некому. В огромном сумрачном вестибюле не оказалось ни турникета, ни охранников. Даже паркет на полу был частично разобран, а из образовавшихся прорех выглядывали старая бетонная опалубка, полусгнившие доски и какая-то ветошь.

Пустая грязно-белая анфилада первого этажа напомнила мне длинный переход с Охотного Ряда на Театральную — полуночный и оттого безлюдный. В слабом мерцании плафонов дневного света я прошагал по коридору метров сто и по пути не встретил ни души. Дверей вокруг тоже не было — вместо них в стенах зияли рваные проемы. Заглянув в один из таких, я понял, что здание все-таки обитаемо. Двое рабочих в синих спецовках уже почти разобрали серебристую клеть, похожую на большой лабораторный шкаф, и складывали теперь ее части на полу: стекла — отдельно, рейки — отдельно. Узкую коричневую скамью с жесткой спинкой еще не успели снести, и это оказалось кстати. Когда подзаряжаешься где-то в первый раз, бывают всякие сюрпризы — дополнительная опора мне точно не помешает.

Володя говорил, что после ремонта сюда переедет какой-то архив. Ну и правильно. Бумажкам вреда не будет, а людям лучше держаться подальше. То есть нормальным людям — не таким, как я. Клочья тумана — липкого, затхлого, зябкого — между тем уже подбирались ко мне со всех сторон. Похоже, я не ошибся, выбрав это место: ненависть и отчаяние безвинно пострадавших успели смешаться и перебродить до состояния вязкого мрака. Присев на край скамьи, я почувствовал, как покалывание в мышцах перемещается снизу вверх. Икроножная, поясничная, косая живота, двуглавая плеча, большая грудная… На секунду в легких закончился воздух, затем что-то вязкое запульсировало в моем горле. «Ну, давай же!» — мысленно попросил я и приоткрыл щелочку в мозгах. С неслышным свистом туман ввинтился в голову, отыскивая убежище. Весы уже были к этому готовы. Они клацнули, принимая заряд. В левое ухо ударило огромным молотком из ваты, справа обдало ледяным сквозняком — а потом всё разом кончилось. Капли пота пробежали по шее и устремились за шиворот. Я чувствовал, что голова стала тяжелее, чем раньше, и точно знал, что это иллюзия. Беда ничего не весит, особенно чужая, а не твоя…

— Вы в порядке, Роман Ильич? — услышал я, когда вернулся обратно в машину. Должно быть, моя физиономия выглядела не лучшим образом. После подзарядки я сам еще минут десять стараюсь не смотреться в зеркало, чтобы уберечь себя от приступа паники.

— Сойдет, — успокоил я водителя. — Сейчас немного посплю, и будет совсем хорошо. Едем.

Напоследок я взглянул на здание, из которого вышел. Вечернее солнце тускло поблескивало в золоченых буквах еще не снятой таблички — «Басманный районный суд г. Москвы». Я шепотом выматерился от души, откинулся на спинку сиденья и провалился в сон. Сколько я спал, не знаю, а когда проснулся, голове полегчало. От удара ватным молотком и адского сквозняка последствий почти не осталось. Вытянув шею, я украдкой посмотрел в зеркало заднего вида: морда моя была так-сяк — ненамного хуже, чем обычно. Наша машина стояла возле подъезда облупленной пятиэтажки. Судя по маячившему неподалеку силуэту Останкинской иглы, мы находились где-то в районе Менделеевской.

— Поднимайтесь на второй этаж, вас уже ждут, — сказал Сергей Петрович. Он вытащил чемодан из багажника. — Хотите, я помогу вам донести вещи?

— Спасибо, сам справлюсь, — ответил я. — Езжайте, всего доброго!

Взяв чемодан, я вошел в подъезд и стал уже подниматься по лестнице — как вдруг сообразил, что мне не сказали номера квартиры. Странно. В таких домах на одной площадке их должно быть как минимум три. Неужели придется стучаться по очереди в каждую? К счастью, на втором этаже я обнаружил лишь одну дверь — коричневую, гладкую, без номера и иных опознавательных знаков. Не было на ней даже бдительной прорези «глазка». Зато рядом торчала большая круглая кнопка звонка. Я решительно придавил ее пальцем, ничего не услышал, и все-таки дверь почти сразу открылась.

В тесном коридоре столпились трое. Слева — худенькая шатенка лет двадцати, в белом топике и джинсах, модно продранных на коленях. Справа — крепкий рыжий парень под тридцатник, в гетрах и ковбойке. Между ними — смуглый плечистый брюнет с ухоженной ассирийской бородкой. Ему я дал бы около сорока пяти. На брюнете была яркая гавайская рубаха навыпуск и короткие шорты — из-за чего сперва мне показалось, что он без штанов.

Вся троица смотрела на меня с одинаковым выражением на лицах: это было смятение на грани легкого ужаса — как будто они только что увидели в дверях призрака.

— Здрасьте! — сказал я. — Я тоже рад вас видеть. Мне уже можно войти или как?

Эти слова вывели троицу из ступора. Хотя нет, не слова — звуки. И я сразу догадался, в чем дело. Мой голос и голос Левки отличались. Брату повезло — ему достался такой глубокий и мужественный баритон, что даже когда Левка порол чушь, она звучала весомо. Я, младшенький, явился на склад, где выдают голоса, с опозданием на одиннадцать лет, и мне вручили то, что залежалось и никто не брал: жидкий тенорок, довольно противный на слух. Впрочем, сейчас я был даже рад, что мы с Левкой звучим по-разному. Иначе, боюсь, мне бы еще долго пришлось оставаться привидением — по крайней мере, для этих троих.

Топик, гавайка и ковбойка, не отводя глаз, попятились от меня вглубь коридора. Я зашел в квартиру, плечом прихлопнул за собой дверь. Поставил чемодан на пол и прямо спросил:

— Что, похож?

— О-о-очень, — выдохнула девушка. — Нас предупреждали, но я не знала, что настолько…

В ее словах, кроме удивления, мне почудился еле заметный упрек. Юрий Борисович, приглашая меня, наверняка думал, что родство и сходство с Левкой облегчит мне вхождение в его группу. Но если так пойдет и дальше, нормального контакта мне не видать: я так и не отделаюсь от роли двойника-доппельгангера покойного братца.

— В детстве нас часто путали, — пошутил я с печальной улыбкой. — Даже мама иногда.

Пока я не вырос, спутать нас было нельзя в принципе, но я понадеялся, что даже такой незатейливый юмор сейчас прокатит. Главное — разрядить атмосферу. Никакого негатива. Мои трудности с Левкой придется упрятать поглубже. Пусть увидят, что я им свой. Они потеряли старшего товарища, я — брата, беда на всех одна, тесней сплотим ряды. И тэ дэ.

— Давайте знакомиться, — предложил я. — Меня зовут Роман. Отчество, сами понимаете, Ильич. А вас как называть? На первых порах мне хватит имен. Мы не в отделе кадров.