А расскажите мне о своих визитах в Чатсворт, происходивших уже много лет спустя[49].

Мы с матерью ездили по воскресеньям в гости к Айн и Фрэнку, когда они жили в Чатсворте на Тампа-авеню. Я радовалась этим поездкам, потому что для меня это было тяжелое время. У меня было трое малышей, и я растила их одна. Поездки эти были для меня как еженедельный отдых в Катманду. Я там просто сидела, сидела и наслаждалась спокойной обстановкой. Для меня эти поездки были выходом из домашней кабалы, во всей тяжести обрушившейся на меня.

Я одна воспитывала троих детей и жила в их детском мире. Так что расслабиться в мире взрослых было чудесно, и я именно таким образом и воспринимала эти поездки. Моей маме их общество и беседы были приятны, и, на мой взгляд, всем им были интересны общие воспоминания. Встречи эти были приятны всем нам, но каждому по-своему.

Мои дети уехали на лето, и мир мой изменился. Моя мать заезжала за мной около двух, потому что тогда заканчивалась служба в церкви, a между двумя и тремя мы выезжали в гости и оставались там до половины шестого или шести. Мои дети каждое лето проводили с отцом.

Я получала возможность вновь сделаться взрослым человеком, наделенным взрослыми эмоциями, заботами и интересами.

Когда начались ваши поездки в Чатсворт?

Я вернулась в Южную Калифорнию в сентябре пятьдесят первого года[50]. Каждое воскресенье я радовалась изменениям своего образа жизни. В подобных случаях черная полоса моей жизни сменялась белой.

Целью ваших визитов было посещение именно О’Конноров?

Нет-нет, все трое были близко дружны. Все трое прекрасно расслаблялись в обществе друг друга. Они разговаривали о таких вещах, которыми я не интересовалась. Мне следовало интересоваться, однако же нет. Разговор шел и шел, но я откланивалась. Мне было тогда под тридцать, но политика не имела для меня особого смысла. Джанет Гейнор[51] и Адриан[52] жили в соседнем доме на углу, и лошади мне очень нравились. Я извинялась и отправлялась погулять и посмотреть на лошадей.

Когда будучи взрослой я встречалась с ними, они разговаривали о политике. Но я не участвовала в беседах, потому что не имела склонности к подобным темам. Конечно, речь то и дело обращалась к делам Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, однако, бывало, и к текущим делам Айн Рэнд; она говорила, что полностью наметила сюжет Атланта. Ее кабинет располагался рядом с гостиной, где мы всегда сидели. Там были ковры; стены были обиты коврами на высоту кресла, так что она работала исключительно в собственном обществе. В кабинет, кроме самой Айн, никто не входил. В гостиной висел портрет Фрэнка[53], который был написан именно там, где висел — в гостиной.

Бывали в их доме другие гости или прислуга?

Нет. Во всяком случае, по воскресеньям. Айн не особо любила готовить. Поэтому угощение ограничивалось холодными сандвичами и какими-нибудь напитками.

Почему прекратились посещения Чатсворта?

O, это было ужасно. До сих пор сердце болит. Я чуть не умерла со стыда. Был такой очаровательный день. Дело близилось к вечеру, на столе лежала какая-то газета, начался разговор о заседаниях [Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности]. Разговор шел уже более получаса. И тут моя мама швырнула в мирную беседу бомбу.

Моя мама за предыдущие годы успела сделаться непримиримой фанатичкой. Она испытывала неприязнь к людям из-за цвета кожи, национальности, в том числе еврейской. Она сделалась большой националисткой. И была в особенности настроена против евреев. И вела себя очень неприглядно, когда дело доходило до ее убеждений. Словом, она сказала нечто вроде: «Конечно, я не в восторге от Гитлера, однако согласна с ним в том, что надо истребить всех этих евреев». Мы не знали, что Айн — еврейка, однако я была просто ошеломлена тем, что такое вообще можно сказать.

А как отреагировали мисс Рэнд и мистер О’Коннор?

Так сказать, после «десяти часов» полного молчания? Эти мгновения показались мне вечностью. А потом спокойным, прекрасно модулированным голосом Айн произнесла: «Ну что ж, Милли, понимаю, что ты никогда не знала этого, но я — еврейка». Наступило полнейшее молчание. Не помню, как мы встали, как собрали вещи. Могу только сказать, что Фрэнк проводил нас до машины. Мне казалось, что она находится в десяти милях, но на всем пути мы не сказали друг другу ни слова. Он открыл переднюю дверь, a потом просунул голову в окно и сказал: «Милли, после всех этих лет знакомства мне жаль, что оно заканчивается таким образом». Моя мать сидела за рулем и смотрела прямо перед собой; мне кажется, она плакала. Просунув руку мимо моей матери, он пожал мне плечо. Я посмотрела на него, он тоже плакал, на этом все и закончилось.

Ужасно печальный конец. Ни одно столь долгое знакомство не должно обрываться столь печальным образом. A если так и случается, то причиной должна быть смерть, а не обида.

И вы никогда больше не виделись с ними?

Никогда.

А почему вы сами не стали поддерживать контакт, без матери?

Я ощущала их боль и обиду. И была слишком растеряна — не знала, что и сказать. Слава Айн в ту пору уже была велика — однако для меня главным были ее любовь и дружба. Так что их утрата была и моей.

И ваша мать так и не извинилась перед ней?

Моя мать за всю свою жизнь ни перед кем ни разу не извинилась. От нее нельзя было услышать даже простого «прости, я просыпала сахар». Так что не в природе моей матери было за что-либо извиняться!

Дороти Ли (Кальдерини) в 1930-е годы блистала в комедиях RKO и знала Айн Рэнд по студийной костюмерной. Она скончалась в 1999 году.

Даты интервью: 20 и 26 сентября 1996 года.

Скотт Макконнелл: Как вы познакомились с Айн Рэнд?