Внешняя серость этой женщины была выражением серости образа жизни, который она вела. Вот в чем причина конфликта. Она погибала как личность, и никто не приходил ей на помощь.

Многие скажут с возмущением: «Но ведь она стала матерью, любимой женой хорошего человека – разве этого мало для женщины?!»

Возможно, огорчу кого-то, но этого, действительно, мало. Помните, у Гоголя в «Тарасе Бульбе»: «Мать любит свое дитя, но любит и зверь свое дитя». Человеку недостаточно только плодиться и опекать своих чад. Надо ведь их и воспитывать. А на каком примере? На примере матери-затворницы, глупеющей «наседки» (при всем уважении к тем матерям, для которых этот образ органичен и комфортен)?

Молодая женщина, мечтавшая об активной жизненной позиции, о поприще, готовившая себя к этому и этого достойная, оказалась отодвинута в тихую заводь, где ее разнообразные способности никому не нужны, а амбиции – непонятны.

Вот в чем было существо конфликта. Вот какую проблему героиня обязана была преодолеть. Экзистенциальную, определяющую смысл ее жизни. А вовсе не проблему нового гардероба. Это я тогда и постарался объяснить присутствующим и телезрителям. Надеюсь, до них дошло.

Теперь об уступке. Это тоже стиль, позволяющий в конфликте решить некоторые задачи. Но какие же? – В первую очередь, как я понимаю, задачи самосохранения.

Однажды, много лет назад, я и двое моих товарищей подверглись нападению грабителей. Мы были школьниками и вместе занимались в музыкальном кружке районного Дворца культуры. Недобрым зимним вечером нас по дороге домой остановили трое более взрослых, чем мы, парней и, угрожая побоями, отняли деньги и дорогую гитару. И мы не сопротивлялись. Да, мы обратились в милицию с заявлением о происшествии, грабителей сразу же нашли, деньги и инструмент нам вернули.

Но я до сих пор помню какое-то брезгливое, что ли, выражение лица милиционера, занимавшегося нашим делом. Он ничего такого не сказал, но всем своим видом показывал, что мы и сами могли бы за себя постоять. Подраться, в конце концов. Защитить свое имущество и свою честь.

Не знаю, в какой степени этот человек был прав или не прав. Склоняюсь, конечно, к самооправданию. И думаю вот что: у каждого мелкого хулигана-провокатора и у каждого, полагаю, малолетнего преступника есть в личном гардеробе какие-то дорогостоящие вещи. Особенно это актуально для подростков и юношей, живущих на деньги родителей. И они дорожат этими вещами, жалеют их, берегут. Боятся испортить.

Вряд ли хулиган выйдет во двор задирать сверстников, нарываться на драчку или на более серьезное правонарушение в своих лучших кроссовках, в своем «фирменном» спортивном костюме – мать с отцом таких затрещин надают, если что. Да и самому будет жаль, если порвется хорошая вещь. При этом свои головы они берегут меньше, ведь больших перспектив эти их части тела не имеют.

У меня же – наоборот. Мне мою голову жалко. Героическая схватка с хулиганьем вполне могла бы закончиться тогда для меня сотрясением мозга или того хуже. И все – конец моей биографии. Все мои достижения, какие ни на есть, связаны с умственной работой. Я всегда понимал, что это будет так, и готовился именно к этому.

Как боевитым и агрессивным мальчишкам было жаль их покупного барахла, так мне – моей собственной природной головы. И я не намерен был ею рисковать по пустякам. Поэтому и стоял тогда, зимним вечером, смирно. Не сопротивлялся ограблению. Ну, и в чем же я не логичен?

Так я рассуждал тогда, да и теперь тоже. Вы скажете – это типичная психозащита, оправдание собственного малодушия. Вероятно, так оно и есть. Без труда с этим соглашусь.

По молодости бывает обидно и как-то неловко праздновать труса. С высоты своих сегодняшних лет, имея опыт ветерана боевых действий, коим я являюсь, побывав в смертельно опасных переделках, я понимаю, что этот праздник – труса – тоже заслуживает уважения.

Погасить острое противостояние, избежать катастрофы и отсрочить на какое-то время драматическую развязку можно, порой, только уступив сопернику. После подобной уступки человек неизбежно теряет часть своих прежних ресурсов – материальных, моральных. И вынужден приспосабливаться к более скудной ресурсной базе. Поэтому второе название стилистики уступки – приспособление.

Понимаю, что приведенный пример с давним ограблением не всех устроил. Соглашусь, что описанный в нем конфликт – экстремальный. И что трудно иллюстрировать существо конфликта как механизма разрушения нерентабельной группы там, где и группы-то никакой нет.

Разве с людьми, отнявшими у меня и моих друзей в тот вечер деньги и гитару, у нас прежде было партнерство, «соучастие»? Так, может, криминальные инциденты, войны и иные варианты заведомых разрушений не подходят под определение конфликта в его развитии и описанной выше этапности?

Постараюсь ответить на этот вопрос. Нет, все конфликты – и экстремальные тоже – аналогичны по существу.

Во-первых, нельзя сказать, что между нами, пострадавшими школьниками, и нашими обидчиками ранее не было вообще никаких отношений. Как это не было! Мы жили в одном подмосковном городе, принадлежали к сопоставимой возрастной группе (они оказались вчерашними выпускниками школ, маявшимися в ожидании призыва в армию). И то, что они в качестве хобби понемногу промышляли грабежом, а мы обучались игре на гитаре, было лишь следствием разных подходов к воспитанию молодежи.

Согласен, референтными наши отношения с ними не были. Но мы существовали в одном времени, на одном социальном поле. И наше уличное столкновение – лишь закономерное указание на то, что одна группа городского молодняка воспринимала другую (не похожую на них) группу как враждебную, как помеху на пути развития. Объективно так оно и было. Они и мы самим фактом своего существования опровергали социальную значимость и перспективу друг друга.

А разве не так было между Советским Союзом и гитлеровской Германией накануне войны? А сегодня – между Украиной, пытающейся образовать свою нацию и обрести государственность на базе русофобии, и самопровозглашенными республиками Донбасса, тяготеющими к «русскому миру», не так?

Во-вторых, грабители сразу предложили нам конкурентную стратегию. «Отдайте нам ваши ценности и валите отсюда, пока целы!» – примерно так это прозвучало из их уст. А я уже говорил о том, что если кто-то вам предлагает конкуренцию как стиль взаимоотношений, значит, он не собирается вас сохранять как субъекта. Он намерен вас уничтожить. Помните?

Посмотрите на активно конкурирующие фирмы – в производстве автомобилей… не знаю, вакцин, конфет, нефтепродуктов… Разве сценарий их поведения не тот же самый, что и у того давнего криминального происшествия? Разве «фирмачи», владельцы и менеджеры, не хотят того же, что и ограбившие нас парни, пусть и в своем воображении?

И здесь важно заключить: уступка (приспособление) – это стратегия, сопряженная именно с конкуренцией. Кто-то стремится отобрать ресурсы, укрепляя свою жизнеспособность, а кто-то в ответ уступает, приспосабливаясь обходиться тем, что у него осталось, что удалось сберечь.