Павло. Его командир взвода прапорщик Ксендзюк. Афганский хохол, как все звали его тогда в Баграме и в Кандагаре.

— Я ж при Горбаче запаковался — упаковался весь, — блеснул дентальной жемчужностью американской стоматологии Павло. — Кому война, а кому мать родна! Ты ж понимаешь.

— Понимаю, — улыбнулся в ответ Дружинин. — А что теперь там?

— Там? — Ксендзюк вздохнул. — А там бизнес у меня, жрачка, сальце-шмальце, ты ж понимаешь, хохол без склада, где тушенка, — не хохол!

Добродушно посмеявшись, прошли в буфет.

— Виски, водку? — поинтересовался Дружинин.

— Не, я у Канаде на бурбон перешел, — покачал головой Ксендзюк. — Та же наша украиньска горилка, только з кукурузы!

— Два «Джим Бима», — сказал бармену Евгений.

— Ага, — кивнул Ксендзюк.

Он буркнул что-то насчет нигде не принимаемых канадских долларов и золотой «визы» Чейз-Манхэттен банка, которую тоже не везде принимают «тут в Крыму», предложил пить «на счет старого афганского дружбана Дружинина».

— Я года три назад кого-то из наших встречал, мне сказали, у тебя сын есть, Василек, как он? — после второго «Джим Бима» поинтересовался Ксендзюк.

— Да вырос уже, — вздохнул Дружинин. — Тоже бизнесом занимается.

— Каким бизнесом? — почти с профессиональным американским интересом спросил Ксендзюк.

— Рок— и поп-группы украинские в Москву возит, вроде пиар-менеджера у них там, — невесело ответил Дружинин.

— Что? Дела не очень чтобы очень? — хмыкнул Ксендзюк.

— Да чем бы дитятко ни маялось, лишь бы не плакало. — Евгений запросил у бармена по третьему «Джим Биму» и предложил выпить за Афган и за пацанов, что прилетели оттуда в Союз «черными тюльпанами».

Выпили не чокаясь.

— Слышь, братан, — обратился вдруг к бармену Ксендзюк, — сделай-ка телевизор погромче, что-то там интересное и кстати кажут.

По телевизору действительно, как по заказу, шел безмолвный репортаж. Показывали транспортные самолеты, какие-то гробы, потом военных, которые отталкивали гражданских с фото— и телекамерами.

Бармен прибавил звук.

— Вчора в аеропорту Жулянi не військова далечінь журналістам українського телебачення зняти репортаж про прибуття «вантажу-200». За нашими неперевіреними даними в аеропорту вивантажували труни з тілами десантників, загиблих на маневрах поблизу Полтави, коли два бронетранспортери з солдатами підірвалися на учбових мінах…[8]

— Что за фигня? — возмутился Ксендзюк. — Ты послушай, чего брешут! Как могут два бронетранспортера с солдатами подорваться на учебных минах? Что за лажа?

— Ясное дило, з Афгану десантников привезли, — встрял бармен, продолжая методично протирать и без того идеально чистые стаканы. — Об этом все гутарят, потому и журналиста Гагаладзе вбыли, что много знал.

— Мля, друг ты мой, Жека, — не удержал пьяных слез Ксендзюк. — Мы вот з Афгану живыми приихалы, а братанов мертвяками выгружают…

Бармен, повинуясь жесту Ксендзюка, налил снова. Выпили, а потом соткнулись лбами и затянули любимую.

Дембель будет, друг, и у нас с тобой,

Домой, домой, домой, домой,

Понесет нас самолет!

В самолет они грузились уже здорово датые. Недаром нос у Дружинина с утра чесался. Недаром!

— А знаешь, давай мы с тобой бизнес замутим, — уже подлетая к Симферополю и вполне протрезвев, предложил Ксендзюк. — Мы с тобой, братан, здорово можем приподняться.

— Что за бизнес? — вскинул брови Дружинин.

— Який еще бизнес може быть у бывшего советского прапорщика, и тем более у «куска»?[9]— ухмыльнулся Ксендзюк. — Тушенка, разумеется, что же еще?

— А поконкретнее? — проявил интерес Дружинин.

Он еще по Афгану помнил, что Павло мог из топора кашу в пустыне сварить. Где такой прошел, в народе говорят, там уже еврею делать нечего.

— У меня в Канаде консервированного сала по десять центов за банку сколько хошь, можно всю западеньску Украину три года кормить, а здесь, если поможешь с реализацией, сало это по доллару за банку запросто пойдет. Местная-то тушенка в полтора-два раза дороже стоит! Транспорт, карго-расходы мои, твоя таможня и реализация, лады?

Дружинин колебался недолго. Деньги были очень нужны. А тут дело светилось верное. С Ксендзюком не пропадешь.

Встречи со старыми друзьями волей-неволей наводят на воспоминания и философские размышления. Вот прошла часть жизни, кто чего добился? Кто кем стал? И почему так вышло?

Женя Дружинин родился в поселке Селятино Наро-Фоминского района Московской области. В те времена «Большая Москва» еще не приблизилась вплотную к Апрелевке, а родное Селятино еще было девственно-деревенским, без многоэтажек, по которым Селятино и Апрелевку теперь не отличить от Бутова или Ясенева. В те годы, когда Женя подрастал и ходил в Селятинскую среднюю школу, их поселок считался «близкой к столице областью». Но все же областью, а не городом и не столицей, со всеми вытекающими отсюда комплексами. Поэтому и ходили селятинские в дачные поселки москвичей — бить дачников. Ходили и порою садились на скамью подсудимых. Так было и с Толяном, с которым Женя до восьмого класса сидел за одной партой, и с Колькой Степановым, с которым Женя часто глушил на реке Пахре рыбу самодельными бомбами из негашеной извести. Толяна посадили в колонию для малолеток за драку на танцах в дачном поселке Кузнецово, когда Толян двинул одного очень «выепистого» и шибко модного москвича бутылкой, чтоб не модничал своими джинсами. А у того папа важным чиновником оказался. Толяна и загребли по полной. На всю катушку — два года в малолетке, а потом еще четыре года во взрослой досиживал.

— Тебя туда же дорожка приведет, — приговаривала мама, когда Женька приходил домой с побитыми в драке и распухшими губами. — Попадешь в тюрьму, туда тебе и дорога, если с дружками водиться не прекратишь.

А с кем ему было еще водиться? Не с девчонками же! Дачные москвичи из поселков Кузнецово и Рассудово держались обособленно, да и бывали в их краях только летом. А что делать осенью и зимой? Разве что качаться и боксом заниматься. Вот когда мода на качков пошла, когда люберецкие и долгопрудненские себя на Москве показали, Женя тоже пошел качаться. Кидал железо вверх-вниз в самопальном спортзале, что пацаны организовали в подвале дома быта напротив универмага. Хотел после десятого класса, тогда одиннадцатого еще не было, поступать в Московский строительный, да где там! Их сельской школьной подготовки по математике едва хватило на две тройки по письменной и по устной. А там ведь абитура вся шла натасканная репетиторами, а Женьке мать репетитора нанять не смогла — денег не было.