Тибо хотел пробормотать что-то насчет бутербродов, ждущих его в комнате мирового судьи, но от изумления не смог произнести ни слова.

— В таком случае, прошу вас составить мне компанию. Я угощаю. Машина ждет. Моя машина всегда наготове.

Господин Гильом выдвинулся из задней двери суда и прошествовал к автомобилю, за ним, шаркая ногами, последовал добрый мэр Крович — словно маленький буксир рядом с огромным военным кораблем. Дойдя до машины, Гильом неопределенно махнул в воздухе своей огромной ручищей и просвистел:

— Будьте добры, садитесь вперед, господин мэр. Я люблю занять побольше пространства. Водитель знает дорогу. Я всегда обедаю в «Зеленой мартышке». Уверен, вам там понравится.

И, очевидно, полностью лишившись сил после такого продолжительного напряжения, он рухнул на заднее сиденье безмолвной горой суфле.

Когда Тибо покидал здание суда в компании Емко Гильома, Агата пересекала Ратушную площадь, направляясь в булочную на углу. Там за сандвичами, кексами и свежеиспеченными пирожками уже выстроилась очередь из служащих и продавщиц — они весело болтали друг с другом, обменивались новостями, рассказывали, как провели вечер, и хихикали. Агата покрепче сжала губы и отказалась прислушиваться к их разговорам.

Наконец, после долгого ожидания, оттяпавшего изрядный кусок от обеденного перерыва, Агата добралась до прилавка и купила булочку с сыром и яблоко. «Грабеж среди бела дня!» — подумала она, подсчитав сдачу.

В «Зеленой мартышке», тем временем, Емко Гильом разместился в гигантском шезлонге в углу зала, и два официанта в белой униформе с высокими воротничками и золочеными пуговицами подкатили к его устрашающей утробе стол на колесиках. Метрдотель одобрительно поглядывал в их сторону. Знаменитый адвокат Емко Гильом и его превосходительство мэр Тибо Крович вместе обедают в его заведении… Превосходно, просто превосходно.

— Первого не надо, — проговорил адвокат умирающим голосом. — Сегодня мне хотелось бы… Дайте-ка подумать… — Он возвел очи горе и остановил взгляд на розовобедрых нимфах, что так нескромно резвились на расписанном потолке. — Мне хотелось бы отведать что-нибудь, похожее вкусом на… На мясо молодой газели, удавленной в новолуние нубийскими девственницами, сваренное в молоке ее матери… С гарниром из последней горсти риса из голодающей азиатской деревни… Приправленное слезами брошенного младенца, умирающего от жажды под лучами беспощадного солнца… А? Есть у вас в меню такое? — Он вопросительно взглянул на метрдотеля. — Нет? Тогда омлет, пожалуйста. И спаржу. И стакан воды. Вам, господин мэр?

— Мне то же самое, — еле пискнул Тибо.

Официанты удалились, услужливые, словно султанские евнухи.

— Я не очень-то много ем, — сказал Гильом. — Это, — он обвел рукой свой живот, — следствие нарушения обмена веществ.

— Понятно, — сказал Тибо. — Мне очень жаль.

— Жаль, что я болен или жаль расставаться с представлением о гурмане и обжоре Емко?

Агата сидела у фонтана на Ратушной площади и доедала черствую булочку с сыром. «Я могла бы пообедать куда лучше за вдвое меньшие деньги», — думала она.

Прежде чем вернуться на работу, она поспешила в магазин скобяных изделий Вертана Смитта и купила голубой эмалированный контейнер с крышкой.

— Теперь, — сказала она себе, — я буду носить на работу свои собственные бутерброды!

Примерно в это самое время автомобиль Гильома остановился у здания суда и покачался на рессорах, когда адвокат извлек свое тело наружу.

— Здесь мы должны расстаться, — сказал Гильом и ухватил своей ручищей руку мэра.

— Почему вы пригласили меня на обед? — спросил Тибо.

— Потому что вы были правы. Этот недомерок и правда лупит жену. Не думайте, что, раз я адвокат, во мне не осталось любви к справедливости. Не следует путать справедливость и закон. Не следует путать то, что хорошо, с тем, что правильно. И не думайте, пожалуйста, что то, правильно — хорошо. Вы поступили правильно. Нет! Видите, как просто перепутать? Это я из-за вас сейчас ошибся. Вы поступили хорошо. По-доброму. Вот почему вас называют «добрый мэр Крович» — вы это знаете? «Добрый Тибо Крович» — как «Карл Великий» или «Иван Грозный». Должно быть, ради того, чтобы получить такое прозвище, даже стоит жить. Это было по-доброму, это было хорошо — но не правильно. Превращать закон в посмешище — недопустимо. Для нас, простых смертных, это единственная защита от «добрых» людей. Поэтому я сообщу о вашем поведении судье Густаву. Я должен поступить «правильно». У меня нет выбора. Таким людям, как вы, не место в суде. Вы опасны.

— Понимаю, — сказал Тибо. — Спасибо за омлет.

Колокол моего собора пробил два. Оставалось рассмотреть только одно дело.

— Гектор Стопак! — выкрикнул секретарь и передал Тибо бумаги.

«Стопак! — подумал Тибо. — Может быть, это тот самый Стопак, муж Агаты? Но ведь, наверное, в городе есть и другие Стопаки?»

Гектор прошел на скамью подсудимых. Довольно высокий человек с щегольскими усиками, темный, красивый, но выглядит грязновато и неряшливо. И молод. Слишком молод, чтобы быть мужем Агаты.

— Господин Стопак, насколько я могу видеть из полицейского протокола, — Тибо постучал ручкой по лежащим перед ним бумагам, — вы обвиняетесь в серьезном нарушении общественного порядка на территории таверны «Три короны»: вы кричали, нецензурно бранились, нанесли заведению материальный ущерб, а один из посетителей попал в больницу со сломанным носом и некоторыми другими, менее тяжелыми телесными повреждениями. Вот заключение врача. Признаете ли вы себя виновным?

Емко Гильом воздвигся над столом, словно аэростат заграждения.

— Я представляю интересы господина Стопака, ваша честь. Господин Стопак признает себя виновным.

— Имеются ли смягчающие обстоятельства?

— Желает ли ваша честь ознакомиться с ними?

— Не сказать, чтобы очень.

— Тогда позвольте мне сказать лишь, что господин Стопак — творческая натура, художник, и художник многообещающий. И неудивительно поэтому, что компанию он водит, в некотором роде, — Гильом сделал многозначительную паузу, — с представителями богемы. У моего подзащитного артистический темперамент, и его друзья-художники обладают столь же вспыльчивым нравом.

— Вот как? Я и не знал, что «Три короны» — такой очаг культуры, — сказал Тибо. — Сформировалась ли там уже своя школа?

— Скорее это просто пристанище артистов, ваша честь. Обстоятельства инцидента в целом соответствуют тому, что указано в протоколе. Между братьями-художниками вспыхнул спор, они несколько разгорячились, чему способствовало употребление алкогольных напитков…

— Et cetera, et cetera, et cetera,[2]— перебил его Тибо.

— He знал, что ваша честь — знаток латыни. В самом деле, история обычная, столь часто излагаемая в этом суде. Однако я счастлив сообщить суду, что не далее, как этим самым утром мой подзащитный нашел работу. Работодатель — его двоюродный брат. — Гильом с присвистом повернулся и указал в противоположный конец зала, на человека в тесных белых хлопчатобумажных брюках. У человека были отечное лицо и грустные глаза. — Старший господин Стопак — бизнесмен, художник-декоратор безупречной репутации, чье имя прежде не звучало в этом суде…