А еще сидит занозой другая боль, свившая себе гнездо в душе, — брат Виталий. Случившееся с ним Лида считала трагическим стечением обстоятельств и не могла примириться с услышанным на суде — нет, ее брат не такой!

Все попытки уговорить мужа помочь, попросить друзей вступиться, понять, что Виталик ей не только младший брат, что она перенесла на него, как и на Мишу, всю свою, не растраченную материнством, любовь, заканчивались неудачей. Котенев занял жесткую позицию: он отмалчивался, мягко отнекивался, а когда Лида начинала проявлять настойчивость и доставала его, стремился под любым предлогом закончить неприятный разговор.

Глядя, как Михаил, зажав в выхоленных пальцах тонкую позолоченную ложечку, мешает в чашке чай, Лида сказала:

— Вчера Виталик письмо прислал, — сказала и напряглась, ожидая ответной реакции мужа.

К ее удивлению, он воспринял начало очередного разговора достаточно спокойно.

— Что же он пишет из отдаленных мест? — опять подтягивая к себе газету, иронично хмыкнул Котенев. — Дают ему наконец свидание? Поедешь? Только скажи заранее, я позвоню, закажу билеты, а то потом не выберешься из этой глуши или придется тащиться на каком-нибудь скотовозе, в грязи и холоде.

— Нет, свидания ему по-прежнему не дают. — Лида почувствовала, что начинает заводиться: почему Михаил ерничает? Вот цена его благодушия — насмешка! Он насмехается над ней, над несчастным Виталием. Какая жестокость. Неужели нельзя наконец понять другого человека, принять, как свои, его страдания? Не чужой же ему Виталик, в конце концов?! — Я столько раз тебя просила, умоляла, — губы ее начали кривиться и дрожать, хотя она старалась сдерживаться, но его насмешливое равнодушие выбивало из колеи, — неужели ты не можешь ему помочь? Или не хочешь? Даже церковников пускают в больницы и тюрьмы, проявлять милосердие к несчастным…

— Ну-ну, этого еще не хватало. — Котенев отодвинул чашку и нахмурился. — Перестань реветь, слышишь?

Лида отвернулась, вытащила из кармана фартучка платок и промокнула глаза. Может быть, слезы помогут разжалобить Мишу и добиться своего?

Муж встал из-за стола, прошелся по кухне, заложив руки за спину. Остановившись за стулом жены, положил ладони на ее вздрагивающие плечи:

— Ну, перестань, Лидушка, полно. Я всегда ему твердил, что надо быть порядочным человеком.

— Ты же знаешь, Миша, он не виноват. — Она слегка потерлась щекой о его руку, и Котенев почувствовал, как на тыльную сторону ладони упала горячая слезинка.

Лида снова прерывисто всхлипнула и подняла к нему зареванное лицо с потеками туши на щеках. Котенев досадливо поморщился и убрал руки, украдкой вытерев то место, куда упала слезинка, о пижамную куртку.

— Ну, знаешь ли, — он опять начал мерить кухню шагами, — связаться с валютой?! Извини, но зачем надо было шастать по городу, добывать эти грязные бумажки, чтобы перепродать их неизвестно кому, какому-то Зозуле… Впрочем, теперь известно — такому же нечистоплотному проходимцу, только иной породы.

— Как ты можешь, Миша? — С ужасом глядя на него, Лида прижала кончики пальцев к вискам. — Миша!

— Что Миша? — уперев кулаки в бока, остановился напротив нее муж. — Что? Снова начинается сказка про белого бычка? Сколько раз мы с тобой уже говорили об этом, а? Твой братец опозорил всю родню! С какими глазами я должен отправляться к солидным людям на поклон и просить за него, тем более сейчас, в наше-то время? Что я скажу? Что мой близкий родственник, брат моей жены, в тюрьме?! Это я им скажу, да? Ты вообще соображаешь или нет?

— Ну, Миша, не говори со мной так, пожалуйста.

— Ага, не говори, — распалился Котенев. — Ты, наверное, плохо понимаешь, на что хочешь меня толкнуть? Я должен трепать свое честное имя, заработанное долгими годами, поставив его рядом с именем осужденного преступника? Да, именно преступника. Как я буду выглядеть в глазах тех, кого стану просить?

— Не смей так говорить о моем брате! — тонко вскрикнула Лида. — Слышишь? Не смей! Он просто несчастный человек!

— Вот как? — издевательски поклонился Котенев и шутовски развел руками. — Бедненький, несчастненький… Кто еще там, черт бы их?

Он быстро подошел к зазвонившему телефону и, сняв трубку, рявкнул:

— Да! — бросив трубку на рычаги, повернулся к жене: — Звонят из ЖЭКа, спрашивают, есть ли у нас горячая вода. Нет, ей-богу, страна дураков. Это я им, оказывается, должен сообщить: нет у меня воды или она есть.

Сунув руку за отворот пижамы, он начал массировать левую сторону груди, плаксиво сморщив полнощекое лицо.

— Пойми, я не могу, — тихо сказал Михаил Павлович. — Не могу поставить себя в ложное положение, понимаешь? У меня ответственный пост, я долго и тяжело работал, чтобы добиться такого положения в обществе, и теперь вдруг всем станет известно, что мой родственник — валютчик. Да о его художествах надо молчать в тряпочку и не высовываться. Я же ни разу не возражал против посылок? Посылай, пожалуйста, хоть каждый день посылай, отправляй все: икру, кофе, сигареты, туалетную бумагу, наконец. Но просить — уволь!

— Миша, я готова на коленях умолять. Ты мне только скажи, кто сможет решить все, как надо, я сама…

— Прекрати, — зашипел Котенев, тяжело опускаясь на стул. — Я запрещаю тебе говорить на эту тему. Могу я хотя бы дома иметь покой? Или мне превратить собственную кухню в филиал приемной Верховного суда? Хватит!

Он звонко хлопнул ладонью по столу и, вскочив, ушел. Сидя за столом, Лида слышала, как скрипнули дверцы платяного шкафа — Михаил одевался. Значит, сейчас опять уйдет и будет пропадать где-то до утра. Боже, нет никаких сил больше, но и остановить его нет сил. Куда ей идти, кому поплакаться и, самое главное, что она такое без своего всесильного мужа? Образования нет, зарплата мизерная, на приличное место устроил ее опять же он, а теперь и возраст такой, что думать о создании новой семьи просто смешно.

Не сказав жене ни слова, Котенев оделся и вышел из квартиры. К чертям, надоело! Разрыв вполне назрел, и его только приближают бесконечные скандалы, слезы, просьбы за братца-дурака, вляпавшегося в историю с валютой. Михаил Павлович и без того пережил массу неприятностей с этим делом и сто тысяч раз ругал себя последними словами, что хотя бы краем позволил заглянуть Виталию в собственные дела — стоило тому только чуть приоткрыть рот на следствии и… Обошлось, слава богу, сообразил, дубина, что лучше сидеть за меньшее. А ведь пригревал его Котенев не просто так. Думал: родственник, шустрый малый, надеяться можно.

Спустившись вниз, Михаил Павлович сел в машину, включил мотор, чтобы немного прогреть его, и закурил. Сейчас, наверное, его супруга рыдает на кухне, уронив голову на стол и воображая себя чуть ли не Марией Стюарт. Нет, к черту!

Отъехав от дома, притормозил у первого телефона-автомата и набрал знакомый номер. Долгие гудки, потом щелчок:

— Алло?

— Танечка? — ласково сказал Михаил Павлович. — Я сейчас буду, минут через двадцать…