— Слышал, у тебя все хорошо?

Сын застенчиво улыбнулся:

— Стараюсь держать твою планку.

— Ты редко бываешь у нас.

— Дела. Семья требует много внимания. Как ты справляешься?

Борис Иванович опустил глаза, пиная камешек:

— Я был плохим отцом для тебя, да?

Старший отвел взгляд, но Борис Иванович успел заметить тоску и обиду в нем.

— Забудь, — старший протянул руку, заботливо поправил воротник рубашки отца.

Борис Иванович поймал руку сына, сжал ее и притянул к сердцу:

— Прости меня. Прошу.

Старший вздрогнул, растерянно уставился на отца:

— Я стал старше и… мудрее.

Они снова замолчали. Сердце Бориса Ивановича бешено билось под рукой сына, он столько хотел сказать, но не мог найти нужные слова. Все казалось неважным и банальным.

Младший сын подошел тихо, молча наблюдал за происходящим. Живой и подвижный, в яркой майке с дурацким принтом, он смотрелся вызывающе на фоне строгой тишины. Он подошел ближе:

— Вот вы где спрятались.

Старший сын неловко отнял руку и вытер сухой лоб:

— Давно стоишь, умник?

Младший пропустил сарказм, отодвинул брата и похлопал отца по плечу:

— Хорошо выглядишь. Рад за тебя.

— Поговорим позже, — старший неловко повернулся на каблуках и пошел к гостям.

Борис Иванович долго смотрел в спину старшего сына, корил себя за слабость и трусость. Он снова не смог сказать, как сильно любит его. Как скучает и ждет хотя бы звонка.

Младший проследил за взглядом отца:

— Он всегда был странным.

Борис Иванович хотел сказать, что это не так, но тогда придется слишком много всего объяснять. Рассказать то, что он сам хотел бы считать просто страшным сном и забыть навсегда.

— Ты прав. Не стоит портить праздник.

— Нас кормить будут, хозяин? — младший погладил живот. — Я специально неделю не ел. Готовился.

— Мать расстаралась. Роту солдат накормить можно.

Мужчины рассмеялись.

— Она может. Эх, мне бы такую жену — тихую да скромную.

— Потише. Если твоя услышит…

Младший лишь махнул рукой:

— Все равно скандал устроит — причина не важна.

— Тяжело тебе.

Младший на минуту погас, но быстро скинул наваждение и мягко улыбнулся:

— Детей жалко. Люблю я их. Понимаешь?

Застолье прошло весело. Поздравления и добрые пожелания сыпались со всех сторон. Взрослые и малыши славили незабвенного, любимого отца, деда и прадеда в одном лице. Борис Иванович внимательно слушал, вытирая подступающие слезы и стараясь запомнить этот момент. Запомнить, как тепло и уютно в семейном кругу. Среди любимых и любящих людей. Это семья, его плоть и кровь, его гордость.

И все же, чего-то не хватало. Борис Иванович то и дело косился на ворота, словно ждал кого-то еще. Он тихо вздыхал и прятал глаза от жены. Она молчала и делала вид, что не замечает. Младший прав — хорошая, тихая.

Гости разъехались только к полуночи. Довольные взрослые прощались с хозяевами и запихивали сонных малышей в такси.

Когда в темноте погас след фар последней машины, жена устало сняла фартук, повернулась к дому:

— Пойдешь спать?

Борис Иванович обвел взглядом опустевший двор, покачал головой:

— Посижу во дворе. Не жди меня, ложись спать.

— Ты принял лекарства? Твое сердце…

— Не волнуйся. Все хорошо.

Жена уже развернулась к дому, но задержалась:

— Все еще ждешь?

***

Большой дом, утопающий в летней зелени светился всего двумя окнами: в зале и спальне. Одно вскоре погасло. Видимо, жена легла спать.

Борис Иванович прислонился к старой яблоне, прислушался. Где-то в лесу послышалась кукушка. Может рискнуть?

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

Птица молчала, словно ее и не было. Борис Иванович отошел от дерева, завертел головой:

— Ты куда делась, разбойница?

В другой стороне леса послышалось тихое:

— Ку-ку, ку-ку, ку-ку…

И все опять стихло.

— Эй, это все?

Борис Иванович не на шутку испугался. Всего шесть лет? Почему так мало? Глупая птица. Зачем она куковала? Сроду в их лесу не водились кукушки. Отчего теперь появились?

Тревожное липкое чувство коснулось кожи. Борис Иванович вздрогнул:

— Чур, меня. Чур.

Он суеверно сплюнул через левое плечо, три раза постучал по дереву и снова прислушался. Кукушка упрямо молчала.

— Кукуй на свою голову.

Возраст дает о себе знать: раньше он никогда не обращал внимание на такие глупости.

— Чем занимаешься, дядь Борь?

У забора стоял сосед Васька Дронов, качок с глуповатым лицом и добрыми глазами. Пять лет назад он приехал в деревню с женой Зинаидой и двумя дочками. Всегда улыбался и старался всем угодить. Что только не делала его бедная жена: ругала и выдавала тумаки, но дураку все нипочем. Сумки носит, огороды бесплатно копает, заборы и дома соседские чинит. Чистое горе в семье. И на что живут, горемычные?

— Чем, чем. Все тебе знать надо.

— Да я так спросил. Из вежливости.

— Спросил?

— Да.

— Ну и, — Борис Иванович замолчал. На душе было не спокойно и одиноко, словно кто-то вырвал здоровый кусок плоти и внутри зияла огромная дырка. Рана постоянно зудела и кровоточила. — Может зайдешь? Поболтаем.

Васька удивленно огляделся по сторонам, недоверчиво уточнил:

— Это ты… вы мне?

Борис Иванович устало вздохнул:

— Нет, это я с духами разговариваю.

— А вы не боитесь? Ночь такая лунная. Того и гляди светло, как днем станет.

— Дурак ты, Васька. До сорока лет дожил, а ума так и не набрался.

Сосед не обиделся, только рукой махнул:

— Не важно это. Коль судьбу профукал, не стоит думать о пустяках.

Что-то в тоне Васьки было странное, тягучее и томящее. Вечно улыбчивый подлиза предстал в новом образе. Борис Иванович растерянно