Мама с папой были очень религиозны — на самом деле. Всегда ходили в церковь и говорили, что меня им послал Бог. И иногда я задумывалась — почему же Бог позволил моей настоящей маме меня отдать? Помню, раз или два я просила рассказать о ней, но лица у родителей вдруг становились такими смущенными, и они говорили, что ничего не знают. Я подумала, что мои расспросы задевают их чувства, поэтому никогда больше не спрашивала. Но я много о ней думала и была убеждена, что она поступила так по какой-то особенной причине. Воображала, будто она очень занята, потому что заботится о больных детишках в Индии и Африке. И хотя с мамой и папой я была блаженно счастлива, я все равно представляла себе, что в один прекрасный день моя «настоящая» мама (так я о ней тогда думала) придет меня навестить. Воображала, как она будет идти к дому, очень красивая, в платье с цветочным рисунком и белых перчатках, и я побегу по тропинке, чтобы поздороваться с ней, прямо как Дженни Эгаттер в фильме «Дети дороги». Только я буду кричать не «Папа! Папа!», а «Мама! Мама!» Потом она поднимет меня на руки и приласкает. От нее будет чудесно пахнуть духами, потом она снимет шляпку, и окажется, что у нее рыжие и очень кудрявые волосы, в точности как у меня: они будут словно бы выпрыгивать у нее из головы длинными пружинками, как у меня. И она воскликнет: «Роуз! Дорогая моя! Как же ты выросла!» Прижмет меня крепко-крепко и прикоснется к моей щеке своей. Мы зайдем в дом выпить чаю, и я покажу ей все свои рисунки, на которых изображена она — их у меня десятки, сотни, и я храню их в коробке под кроватью.

Я никогда не рассказывала об этом маме и папе, потому что знала, что они обидятся. Вместо этого я позволяла им повторять ту волшебную сказочку о том, как я стала с ними жить. Только позже я обнаружила, что это была всего лишь сказка.

Вам, наверное, не терпится узнать, как это произошло, но, боюсь, я не могу вам рассказать, потому что об этом не знает ни одна живая душа. Даже Эд. Даже близняшки. Я даже с родителями этого не обсуждала, хотя знала, что им все известно. Я всегда держала это при себе, потому что мне почему-то… стыдно. Когда мне исполнилось восемнадцать, я узнала кое-что о моей настоящей матери, и на этом все мои волшебные мечты о воссоединении развеялись как дым. Я развела костер, сожгла все свои рисунки и поклялась никогда ее не искать. И я никогда не буду ее искать.

Когда люди узнают, что я приемный ребенок, они иногда удивляются, почему я не хочу найти свою настоящую мать, тем более что мои приемные родители умерли. «Почему бы тебе все не выяснить?» — ошеломленно спрашивают меня. Но я всегда поражалась, почему это люди думают, что я горю желанием увидеться с женщиной, которая меня бросила. Это все равно что разыскивать грабителя, который умыкнул фамильные драгоценности, только чтобы пожать ему руку. Так что спасибо, нет, меня это не интересует. У меня были настоящие родители, их всего двое, и они умерли. Никогда, никогда не вспоминаю о своей «биологической матери», как сейчас модно говорить, иначе как с презрением.

Думаю, поэтому мне не хочется иметь своих детей. Я начисто лишена материнского инстинкта. Когда я была маленькой, то, конечно, воображала, как у меня будет куча детишек, но позднее мои чувства переменились. Некоторые приемные дети делают как раз наоборот и заводят большую семью, но, наверное, их история не так отвратительна, как моя. Все, хватит говорить о моей «настоящей» матери — вам, наверное, уже надоело, ведь мне самой это осточертело! Все, что вам нужно знать, — что у меня было прекрасное детство и потрясающие приемные родители.

Раньше я мечтала, чтобы они взяли еще одну маленькую девочку или мальчика, чтобы мне было с кем играть. Иногда я ощущала себя страшно одинокой и мне не хотелось быть единственным ребенком в семье. Помню, я как-то попросила маму и папу усыновить братика, но они ответили, что со мной одной хлопот не оберешься! На следующий день я каталась на велосипеде и на речке увидела утку с выводком утят. Их было восемь, они крякали и пищали, и мне было страшно завидно. Но, к счастью, вскоре после того я познакомилась с Беллой и Беа. Они поселились в соседнем доме, когда мне было восемь, а им по шесть с половиной. Уже тогда дружить с ними было захватывающе интересно не потому, что они были похожи как две капли воды, а потому, что беспрерывно ссорились. Собственно, так мы и познакомились. Как-то раз я гуляла в саду и услышала писклявые голоски, которые злобно пререкались.

— Барби УРОДИНА!

— Нет, никакая она не уродина. Она красивая и ДОБРАЯ. Это твоя Синди СТРАШИЛИЩЕ!

— Нет!

— Не нет, а да! У нее голова ОГРОМНАЯ!

— Потому что она очень УМНАЯ. Она ПО-ФРАНЦУЗСКИ говорить умеет!

— А Барби — ПО-АМЕРИКАНСКИ!!!

Я перелезла через забор и пораженно уставилась на них. Никогда в жизни не видела близнецов. На них были одинаковые голубые шортики, розовые футболки и сандалии каштанового цвета, а их короткие светлые волосы были заколоты красно-белыми полосатыми заколочками.

— Барби — ВРАЧ! И она летала в КОСМОС!

— А Синди — ВЕТЕРИНАР!

Девочки подняли глаза, увидели меня и прекратили спорить. Потом одна из двойняшек спросила: «А ты как думаешь?» Я пожала плечами. А потом сказала, что обе куклы-дурочки. Похоже, близнецы остались довольны. Как будто хотели, чтобы я их рассудила. С тех пор мне все время приходится это делать.

К двойняшкам меня тянуло в силу их завершенности — они не могли друг без друга, словно две скорлупки грецкого ореха. А вот я не знала, где моя половинка, моя двойняшка, не знала даже, на кого я похожа. Вдруг у моей настоящей мамы были еще дети, как две капли воды похожие на меня? Но Белла и Беа были идеальным единством, как Инь и Янь. Билл и Бен, Бука и Бяка. И, в точности как Бука и Бяка, они беспрерывно ссорились, но самое странное, что они делали это, держась за руки. С момента зачатия они были парой, и я представила себе, как они дрались и обнимались в утробе матери. И хотя их мама каждый день одевала их по-разному, они все равно переодевались во все одинаковое.

Вместе они делали абсолютно все. Если одна из близнецов хотела в туалет, другая ждала снаружи. Их мама не могла даже предложить им кусочек пирога — близняшки обязательно принимались обсуждать друг с другом это предложение. Бывало, я наблюдала, как они решают головоломку. Впечатление было такое, будто они — единый организм. Их головы соприкасались, четыре руки двигались совершенно синхронно. Было так трогательно, что они настолько самодостаточны, но вместе с тем в их жизни отыскалось место и для меня. Меня гипнотизировала их близость, и я глубоко завидовала этому — силе двоих. Сейчас двойняшкам тридцать семь, они стали настоящими красавицами, но с мужчинами им не везло. Когда они пришли ко мне в среду вечером, то, как обычно, начали жаловаться на судьбу.

— Никого мы найти не можем, — вздохнула Белла, когда мы втроем устроились на кухне. — Все равно ничего не получается.

— Мужчины не воспринимают нас по отдельности, — пожаловалась Беа.

— Неудивительно, — сказала я. — Вы одинаково выглядите, одинаково говорите, одинаково ходите, живете вместе и, когда звонит телефон, отвечаете похожими голосами: «Квартира двойняшек!»