— Нужно отвезти его к врачу, — сказала Джемма, стараясь скрыть тревогу в голосе, чтобы не напугать малыша.

— Да, думаю, ты права. — Маркус поднял ребенка.

— Большое спасибо за то, что была с ним, Фиона, — поблагодарила Джемма.

Женщина кивнула.

— Надеюсь, ему скоро станет лучше.

— Я позвоню и расскажу.

— Пока, Лайам, выздоравливай, — помахала малышу Фиона, но Лайам ее не услышал: он снова начал плакать.

Джемме пришлось бежать за Маркусом, но на этот раз она не жаловалась. Она села на заднее сиденье, держа Лайама на коленях, а Маркус вел машину. Движение было ужасным. Поездка к ближайшей больнице заняла целую вечность. Лайам весь пылал. В паузах между рыданиями он, казалось, впадал в забытье.

— Все хорошо, милый. Мы почти приехали.

Джемма гладила малыша по волосам, стараясь успокоить.

— Голова болит, — всхлипнул Лайам.

— Все будет хорошо. Мы найдем доктора, который поможет, — прошептала она, крепко прижимая сына к груди.

Маркус то и дело смотрел в зеркало, проверяя, как там Лайам. Его поразила нежность матери и сына. Ему редко доводилось видеть их вместе.

— У него все еще жар? — спросил он.

— Да… он весь пылает. — Их глаза встретились в зеркале. И в эту секунду она ощутила, что они с Маркусом — одно целое, что ребенок навсегда связал их. И это единение невозможно описать словами.

Маркус въехал во двор больницы и притормозил около отделения скорой помощи. Он поспешил помочь Джемме выбраться из машины и взял Лайама на руки. Вместе они побежали к дверям.

Когда врачи и медсестры склонились над Лайамом и начали что-то обсуждать, Джемма испытала облегчение. Но потом, прочитав тревогу на лицах врачей, она ощутила свою беспомощность. Она пыталась сосредоточиться на вопросах, которые ей задавали. Как зовут ребенка? Сколько ему лет? Чем он болел? Что ел утром? И все это время крики Лайама пронзали ее сердце, как острый нож. Ей захотелось прогнать всех и остаться с ним наедине.

— Миссис Россини, его не тошнило? — спросил доктор.

Джемма покачала головой. Доктор назвал ее миссис Россини. Понятная ошибка, учитывая, что фамилия Лайама Россини.

— Как долго держится высокая температура?

Она заколебалась.

— Утром у него был горячий лоб, но я решила, что он просто набегался… — чувствуя себя виноватой, ответила Джемма. — Я не должна была отправлять его в садик.

— Он не был болен утром, — взял ее за руку Маркус. — Воспитательница позвонила только в два, помнишь?

Она кивнула, закусив губу. Ей с трудом удавалось сдерживать себя. Она хотела рыдать, как Лайам, кричать, чтобы все слышали. Слезы комом встали в горле.

— У него менингит? — спросила она шепотом, боясь самого страшного.

— Слишком рано что-либо говорить, — ответил доктор. — Нужно сделать анализы. — Доктор говорил очень серьезно. — Не волнуйтесь, миссис Россини, он в хороших руках.

Им разрешили присутствовать при анализах. Они оба утешали и успокаивали Лайама. То был один из самых тяжелых дней в жизни Джеммы. Никогда еще она не чувствовала себя такой беспомощной и напуганной. Единственным облегчением было присутствие Маркуса — спокойного и собранного. Его уверенность помогала ей держаться ради Лайама. Она видела, как нежно обращается Маркус с сыном, как может даже рассмешить его в такой момент. Неудивительно, что Лайам так любит его, подумала Джемма с бешено бьющимся сердцем. Она смотрела на них вместе и вспоминала, как загорались у Лайама глаза, когда он рассказывал об отце, как радовало его одно упоминание имени Маркуса. Джемма не помнила, чтобы когда-нибудь видела их вместе. И это новое зрелище так трогало ее сейчас, что у нее все замирало внутри.

Лайама отнесли в отдельную палату с зашторенными от яркого солнечного света окнами. Он утих, то и дело впадая в забытье. Джемма и Маркус сели рядом, по очереди прикладывая ко лбу сына холодный компресс.

Лайам казался таким крошечным на большой кровати, таким беззащитным, что у Джеммы заболело сердце.

— С ним все будет хорошо, — успокоил ее Маркус, когда врачи вышли из палаты посовещаться.

Она кивнула. Нужно в это верить, чтобы найти силы вынести все испытания.

— Я так хотела бы поменяться с ним местами. Лучше б я заболела.

Маркус взял ее за руку. Уже второй раз за день он делал это, и Джемма успела привыкнуть к тому эффекту, который оказывало на нее его прикосновение.

— Спасибо, — прошептала она.

— За что?

— За то, что ты здесь, за то, что помогаешь Лайаму.

— Он мой сын, Джемма. Ты не должна меня благодарить, — ответил он без всякого выражения, но рука сжала ее ладонь.

Ее глаза увлажнились. Хорошо, что в комнате темно и Маркус не видит ее лица.

— Мне так стыдно за все те вещи, что я наговорила сегодня, — пробормотала она.

— Какие вещи? — удивился Маркус.

— Я говорила, что ненавижу и презираю тебя. Но ты на самом деле не такой уж плохой…

— Спасибо за комплимент, — улыбнулся Маркус. — Скоро Лайам поправится, и все будет по-прежнему.

— Может быть, — бросила на него взгляд из-под ресниц Джемма. — Ты бываешь таким чертовски надменным и самоуверенным…

— Ну вот, теперь узнаю прежнюю Джемму.

— Но ты очень хороший отец. — Она улыбнулась. — Иногда то, что Лайам так сильно тебя любит, выводит меня из себя. Я слышу о тебе миллион раз на дню.

— А я слышу о тебе триллион раз, — улыбнулся в ответ Маркус. — Мамочка всегда целует его, когда он падает. Мамочка лучше жарит яичницу… Все, что делает мама, замечательно, если послушать Лайама.

— Правда? — Ее голос задрожал.

— Правда. — Он протянул руку и вытер слезу с ее щеки. — Малыш обожает тебя.

— Я думала о том, что ты сказал мне. Что я много работаю. Наверное, ты прав. Он скоро пойдет в школу, а я проводила с ним так мало времени.

— Ты все делала хорошо, Джемма, — сказал Маркус. — Нелегко одной растить ребенка.

Она пожала плечами.

— Может, не следовало быть такой гордой. Может, я должна была принять твою помощь.

— Еще не поздно, — шепнул Маркус. — Мы могли бы начать все сначала.

Внезапно Джемме захотелось оказаться в его объятьях. Ей хотелось, чтобы он обнял ее и убедил, что еще не поздно все исправить.

— Ты думаешь, с ним все будет в порядке? — спросила она.

— Конечно. Он скоро поправится, — уверенно ответил Маркус.

Но, взглянув на ребенка, забывшегося в лихорадочном сне, они оба поняли, что от них ничего не зависит.