К Троцкому потянулись массы партийных карьеристов. Е. Ярославский, позднее гвоздивший Троцкого и восхвалявший Сталина, в своих воспоминаниях 1923 года о Троцком писал: «Перед нами был глубочайше преданный революции человек, выросший для роли трибуна, с остро отточенным и гибким, как сталь, языком, разящим противников, и пером, пригоршнями художественных перлов рассыпающих богатство мысли»[64].

Восхваление большевистских вождей было обычным делом, но в 1923 г. Троцкий стал выделяться в этом отношении. На нем был проведен и географический эксперимент — Гатчина была переименована в Троцк. Небольшой городок. Потом по этому пути пойдут десятки лидеров, «присвоив» куда более крупные города. Но в 1923 г. это было в диковинку и показывало — Троцкий особенный.

«В стране, искони привыкшей к мысли, что во главе ее стоит царь, а со времени Октябрьской революции правит Ленин, естественно встал вопрос: кто же, какая личность его заменит»[65], — отмечал Н. Валентинов. И не только в стране, но и в партии нужен был царь. Уже давно в РКП(б) сложилась традиция: немногие интеллектуалы дискутируют с Лениным. Он может принять их позицию, а может зло высмеять. На съезде партийный середняк проголосует за Ленина. «Голосуй за Ильича, не ошибешься». А за кого голосовать теперь, чтобы не ошибиться? Для партийцев это был важный вопрос. «Правда» и другие издания сигнализировали — Троцкий. И на съезде он был «самым способным».

Масса карьеристов решила, что он и есть преемник. Последующие события показали им, как они обманулись. Человек не склонен обвинять в таких ошибках себя. Создавая культ личности Сталину, они ненавидели Троцкого за «обман», за то, что им показалось, будто он — новый вождь.

Старые соратники Ленина с ревностью смотрели на успех пришедшего «от меньшевиков» и стремительно выдвинувшегося во время революции Троцкого. Но сделать пока ничего не могли.

Впоследствии Троцкий, рассуждая о своем поражении в дискуссиях 1923–1924 гг., которое предопределило и дальнейшие поражения, размышлял — что было бы, если бы нездоровье не помешало ему с осени участвовать в полемике активней. Мог бы он победить, и как бы развивалась история страны?

Троцкий мог овладеть залом, переспорить любого с помощью остроумных аргументов — если бы зал был готов его слушать. Осенью 1923 г. залы уже были настроены против Троцкого систематической работой аппарата. Весной 1923 г. — еще нет.

На XII съезде Троцкий мог овладеть залом, поставить любые вопросы, а, опираясь на авторитет Ленина — добиться смещения Сталина, подчинить аппарат кому — либо из «своих людей».

Троцкий не воспользовался шансом, не предложил кадровых перемен, не настоял на переменах, предложенных Лениным, не повел делегатов за собой. Это был бы скандал, нарушение партийной дисциплины, но так делается история. А Троцкий предпочел кулуарные дрязги, аппаратные согласования.

Шанс на победу в борьбе за власть был у Троцкого только в этот момент. Но весной 1923 г. «альтернатива Троцкого» еще отсутствовала, потому что взгляды большевистских вождей были предельно близки. НЭП еще развивался более или менее благополучно. Разногласия снимались в рабочем порядке. Как интеллектуал, Троцкий был более терпим к разногласиям, чем Сталин, но в кризисной ситуации умел быть беспощадным и грубым, а Сталин в спокойной ситуации умел искать компромисс. Дело не в личных чертах. Понять сущность «альтернативы Троцкого» можно только на фоне кризиса НЭПа, кризиса стратегии Ленина, который разведет большевистских вождей по разные стороны баррикад.

Атака Троцкого

После первых успехов НЭПа эта экономическая модель столкнулась с первым серьезным кризисом — кризисом сбыта продукции. Если измерять цену промышленных товаров в пудах зерна, то цены эти выросли по сравнению с 1913 г. в 3–4 раза. «Ножницы», о которых предупреждал Троцкий, расходились все шире. Государственные тресты сбывали свою продукцию по монопольным ценам и к тому же через частных перекупщиков. Началась неизбежная в таких условиях спекуляция — цены на промышленную продукцию быстро поползли вверх. Это привело к затовариванию — промышленные продукты были так дороги, что масса населения просто не могла их купить. Кризис сбыта 1923–1924 гг. показал, что НЭП не означал реального перехода промышленности на рыночные рельсы. Типичными были такого рода партийные указания: «Обязать управляющего Ижорским заводом тов. Королева в течение 24 часов заключить договор с Петрообласттопом на поставку одного млн. пудов угля на следующих условиях: Ижорский завод вносит задаток в размере 10 % стоимости договора, а Областтоп предоставляет пятимесячный кредит, считая со дня подписания договора. Срок доставки указанного количества угля — два месяца»[66]. Как видим, самостоятельность хозяйственных организаций была чисто условной.

Действия регулирующих органов в условиях кризиса были неумелыми. Заместитель председателя ВСНХ (Всероссийский, затем всесоюзный совет народного хозяйства — главный орган управления государственной промышленностью) Г. Пятаков 16 июня 1923 г. издал приказ: «Общим руководящим началом деятельности как предприятий, так и ВСНХ на ближайший период, является прибыль как задача…»[67]. В погоне за прибылью тресты продолжали взвинчивать цены. Поскольку Пятаков позднее принадлежал к троцкистской оппозиции, на нее будут возлагать ответственность за кризис затоваривания, за «ножницы». Но в 1923 г. разногласий по этому поводу не было, коммунисты просто не знали, как с ножницами справиться. Нужно было как — то заставить промышленность работать эффективнее. Остроту кризиса удалось сбить в 1924 г., по мере введения твердого рубля (старый рубль, обесцененный инфляцией, просто отменили). Одновременно ценам «приказали снижаться», государственным предприятиям дали соответствующие указания. От этого пострадали зарплаты рабочих. Рабочий класс, которому внушали, что он — «гегемон революции», опять напомнили, что зарплату нужно зарабатывать в поте лица, и при том в тяжелых условиях разрушенного хозяйства. В этой обстановке достаточно было искры, грубости заводского начальства — и вот уже в летом 1923 г. прокатились забастовки в Москве, Петрограде, Донбассе и др. местах. На недовольство рабочих обратила внимание официальная пресса. В «Известиях» в 1922 г. было 16 сообщений о трудовых конфликтах, а в 1923 г. — уже 19, причем 5 из них — о нескольких стачках. В «Труде» количество таких сообщений возросло с 28 до 100[68]. Массовые забастовки в «государстве рабочих и крестьян» были настоящей пощечиной коммунистам. По возвращении членов Политбюро из летних отпусков между ними начались споры на извечные темы: «кто виноват?» и «что делать?». Обсуждение необходимости обратной связи партии с рабочим классом быстро вышло на проблему бюрократизации и демократии. Как раз то, о чем писал Ленин. «Триумвират» был не прочь осудить бюрократизм, но прежде всего хозяйственный (он ведь виноват в экономических провалах), а Троцкий настаивал на ответственности и партийной бюрократии. Ему показалось, что наступает удачный момент поднять вопросы, затронутые в последних статьях Ленина.