Лекарства от холеры были темой живых обсуждений в газетах того времени, поводом для бесконечных дебатов. Один доктор медицины во вторник писал о достоинствах своего режима лечения – льняного масла и горячих компрессов, – а в четверг другой врач приводил целый список пациентов, умерших именно после такого лечения.

Постоянные перепалки медицинских авторитетов в прессе в конце концов дошли до уровня самопародии. В неделю, когда началась эпидемия на Брод-стрит, в журнале Punch вышла весьма едкая редакторская колонка под названием «Кому решать, когда врачи спорят?»

Среди обычных врачей по поводу лечения холеры было примерно столько же разных мнений, сколько среди торговцев патентованными средствами или авторов писем в газеты. Иногда холеру лечили пиявками, обосновывая это теорией влаг: если у пациента что-то не в порядке внутри, это нужно удалить, соответственно, если у больного холерой необычно густая кровь из-за обезвоживания, от этой крови его нужно избавить. Вопреки совету Дж. Б. Чайлдса, многие врачи прописывали слабительное для лечения болезни, которая и без того выводила жидкость из организма со смертельно опасной скоростью: широко применялись касторовое масло и ревень. Кроме того, медики рекомендовали для лечения бренди, несмотря на известный обезвоживающий эффект. Нельзя, конечно, сказать, что в данном случае «лекарство было хуже болезни», но многие предлагаемые средства лишь усугубляли физиологический кризис, вызывавшийся холерой. Немногие положительные изменения, если они и были, объяснялись в основном эффектом плацебо. И, конечно же, за всей этой пестрой смесью домашних средств, коммерческих эликсиров и псевдонаучных предписаний никто не дал совета, который по-настоящему мог помочь пациентам: больше пейте.

Утром в пятницу растущее чувство ужаса пока еще не покинуло пределов района Голден-сквер. Жара наконец-то спала, и остальной город наслаждался прохладной, ясной погодой. Никто не мог знать, что прямо рядом с ними умирают первые жертвы страшной эпидемии. Единственная статья о холере в тот день вышла в Morning Chronicle и была оптимистичной: она была посвящена снижению заболеваемости на фронте Крымской войны. «Наконец пережив опасности, грозившие нам в августе, мы надеемся увидеть, как на фронте болезнь присмиреет, и можно будет снова начать активные операции. Практически никто не сомневается, что холера уже причинила все зло, которое могла, и терзания, приносимые ею союзной армии, значительно смягчились, и по распространенности, и по тяжести; равно как и флот, который пострадал от болезни позже, тоже уже преодолел кризис».

Но в переполненных жилищах Голден-сквера от страха было никуда не деться. Эпидемия вышла на новый пик за несколько часов до полуночи в четверг. Сотни жильцов заболели в течение буквально нескольких часов, часто – целыми семьями, и оказались предоставлены сами себе в темных, удушливых комнатах.

Эти страшные сцены – семья, которая, сгрудившись в комнате, переживает нестерпимые мучения сообща, – пожалуй, пугают больше, чем любые другие образы, связанные с эпидемией на Брод-стрит. Конечно, и сейчас даже в самых развитых странах семьи погибают вместе, но подобные катастрофы обычно длятся несколько минут, а то и секунд – автомобильные аварии, крушения самолетов, стихийные бедствия. Но вот семья, умирающая вся вместе, медленно, мучительно, полностью осознавая при этом, что их ждет, – это, пожалуй, самая темная страница в книге мертвых. То, что в некоторых регионах мира такое случается до сих пор, просто возмутительно.

Буквально за один день веселые прогулки Генри Уайтхеда по приходу церкви Св. Луки превратились в посмертные бдения11. Буквально через несколько минут после восхода солнца его позвали в дом, где четыре человека лежали при смерти, их кожа уже была морщинистой и синюшной. В каждом жилище, которое он посетил тем утром, его ждала одна и та же ужасающая сцена: весь квартал, казалось, был на краю гибели. Незадолго до полудня он встретился с чтецом Писания и еще одним викарием из церкви Св. Луки и узнал, что они оба столкнулись с той же смертью и мучениями.

Маршрут Уайтхеда привел его к четырем домам по Питер-стрит неподалеку от Гринс-корт, где болезнь свирепствовала во всю силу. Половина жильцов заболела в последние сутки. В одном из самых роскошных домов, стоявших в северо-западном углу Гринс-корт, позже умерли все двенадцать обитателей. Тем не менее холера в основном пощадила тесные, грязные домишки на самой площади Гринс-корт. (Лишь пятеро из двухсот жителей умерли.) Остановившись у одной из самых замызганных лачуг в районе, Уайтхед с изумлением увидел, что в ней не заболел вообще никто.

Контраст был поразительным – особенно учитывая, что четыре дома на Питер-стрит получили похвалу за чистоту от приходского начальства во время переписи населения 1849 года, а вот в соседних домах нашли только грязь и сажу. Уайтхед понял, что, вопреки преобладающему мнению, санитарные условия в домах никак не влияют на вероятность развития болезни.

Подобные наблюдения были характерны для молодого дьякона, причем сразу на нескольких уровнях. Во-первых, он сохранил самообладание и остроту ума во время большого хаоса и не утратил желания бороться с ортодоксией – или, по меньшей мере, подвергать ее всестороннему исследованию. А само это исследование стало возможным благодаря тому, что он лично знал и район, и его обитателей. Он заметил закономерности в течении болезни именно потому, что досконально знал всю окружающую среду: и дома, которые хвалили за идеальную санитарию, и дома, считавшиеся самыми грязными в квартале. Если бы он не владел этой информацией, то, вполне возможно, удовлетворился бы прежними избитыми фразами.